всегда становится явным, а во-вторых, что рукописи действительно не горят. Впрочем, молчу, молчу… всему свое время.
* * *
Брат Эрвин. Париж. Наши дни.
Он действительно был похож на Огеста. Может быть, что-то во взгляде… точно не знаю. И вообще я неважный ценитель мужской красоты. Но думаю, что женщинам он нравился.
Мсье Дюваль о чем-то оживленно беседовал с некой мадам средних лет, по манерам сильно смахивающей на представителя касты любителей живописи. Похоже, что на этой презентации все были сопричастны к искусству. Хотя при беглом осмотре развешанной на стенах мазни, я бы не сказал, что игра стоит свеч. Но у этих людей свои игры, а мне было сейчас немного не до них. И тем ни менее, я чувствовал потребность поговорить с Дювалем. Именно сейчас. И потому мне было не до церемоний.
Отодвинув слегка обалдевшую мадам, я взял француза за плечо и развернул к себе.
– Мсье Дюваль?
– Да… – он оторопело рассматривал меня, пытаясь вспомнить. Ни черта у него не вышло. – Вы, наверное, из полиции? – поинтересовался он, видя, что я молчу.
Я продолжал на него смотреть.
– По поводу мадам Лакруа?..
– Мы можем побеседовать наедине? – негромко произнес я наконец.
– Разумеется.
Мы очутились в углу зала у одного из распахнутых окон.
– Меня уже допрашивали из полиции. Я уже говорил вам, что абсолютно не причастен к произошедшему, – он смешно развел руками, – я был знаком с ней, мы дружили… но в тот вечер я… как бы это сказать…
Он все больше начинал мне не нравиться. Если честно, то я и сам не знал, чего хотел ему сказать. Такое впечатление, что с головой моей в последнее время стали происходить прелюбопытнейшие вещи. Посмотреть на него я хотел. Посмотрел. Теперь я просто ждал, что он мне еще расскажет и уже думал о том, как уйти отсюда покрасивей, что ли…
– В тот вечер я был в гостях у одной моей знакомой…
«Ох уж эти мне современные нравы». Меня немного передернуло от отвращения. Но впрочем, у каждого своя игра. Люди просто используют друг друга. Философу этому явно было интересно с Марго, но при этом он никогда не упускал случая, а она в этом талантливом ублюдке любила Огеста. Видимо из-за его глаз. Или даже из-за носа. Точно! Вылитый огестовский нос! Как я сразу не заметил.
– Вы не подумайте ничего дурного, – лепетал философ, глядя на мое каменное лицо.
Он явно занервничал:
– По роду своей деятельности мне часто приходится встречаться с разными людьми, беседовать с ними, решать проблемы…
«Нос. Точно, именно нос». Мой правый кулак нестерпимо зачесался.
– Что ж, одной проблемой у Вас стало меньше, – посочувствовал я Дювалю, вкладывая в удар все накопившееся на простых смертных раздражение.
Он не издал ни звука, а молча, свалился на пол, как мешок с философским дерьмом – мягко и без шума.
Вокруг никто даже не пикнул. Как же! Пикнут они. Элита! Богема! Пари Па Де Труа! Тьфу…
Я вышел на улицу даже не оглянувшись. С романтикой было покончено. Ужасно захотелось вскочить в седло, и помчаться на добром коне. Все равно куда. Но коня рядом не было. Я свернул на соседнюю улицу и стал спускаться в метро.
* * *
Израиль. Окрестности Ашкелона. Наши дни
Пропыленный, едва не разваливающийся пригородный автобус, тяжело пыхтя, притормозил около обшитой рекламными щитами остановки. Из распахнувшихся дверей наружу вышел его единственный пассажир. Был он худ, смугловат и как-то особенно по-мужски красив. Небритость шла ему, а темные очки добавляли неуловимого шарма. Длинные черные волосы были собраны в хвост, а одет он был в вылинявшую черную майку и тертые джинсы. За спиной висела холщовая сумка не слишком тяжелая с виду.
Он огляделся и подошел к мальчишке-инвалиду, сидящему прямо на песке.
– Эй, парень! – позвал он удивительно чистым голосом. – Как добраться до Иерусалима?
Мальчишка снисходительно посмотрел на него и, не говоря ни слова, ткнул пальцем куда-то на восток.
Пассажир пригородного автобуса улыбнулся и, слегка прикоснувшись ко лбу мальчугана кончиками пальцев, повернулся и пошел в указанном направлении. Когда он скрылся из вида, мальчуган удивленно пощупал свою искалеченную ногу и, опасаясь возможных последствий своего следующего поступка, приподнялся. И не веря, все еще не веря, но, уже обретая внутри себя что-то новое, все еще опираясь на цветной, белозубый рекламный щит, сделал робкий, нетвердый, но такой важный для него шаг…
* * *
Брат Эрвин. Тайная вечеря. Окрестности Иерусалима.
Мы собрались здесь все, все кто еще оставался жив на этот момент. Меньше всего это напоминало тайную вечерю, но все-таки что-то неуловимое напоминало о ней. Кажется, это чувствовали все.
– Помнишь Эда? – спросил Кларк, ухмыляясь. Я вопросительно посмотрел на него.
… Эда впоследствии называли Иудой. Ему пришлось сыграть роль предателя, хотя на самом деле, предательства как такового не было. Была обычная операция по внедрению агента.
– Он бы сейчас нам пригодился…
Я кивнул. Эд был неплохим воином. Хитрым и умным, а уж как он умел метать ножи! К сожалению, его ментальное тело погибло. Не тогда, нет. Гораздо позже. Около семисот лет назад.
Дэвид, Филипп, Норман и Кларк – это были все. Не густо, но и не мало. Была проведена гигантская работа. Запущенные нами механизмы уже работали автономно, оставалось лишь подкорректировать некоторые детали. Роли были расписаны, актеры собрались и лишь ждали сигнала. Думаю, наши противники сейчас ощущали нечто подобное, насколько они могли ощущать.
Дэвид был облачен в белую греческую тунику, его загорелое лицо с горбатым носом было спокойно.
Норман был в белом плаще крестоносца, глаза его были полузакрыты, похоже, он пребывал в нирване.
Филипп внимательно осматривал новые крылья и очевидно просчитывал аэродинамику. Он был все еще в очках, они ему абсолютно не шли.
Кларк был в белой хламиде с капюшоном, под ней угадывалась броня. Бородатое лицо его было по обыкновению сурово. Он не любит компромиссов. Он был уже там, в завтрашнем дне.
Снова на ум пришел Эд. Интересно, с точки зрения обычных людей, владей они Информацией, кто был бы более значителен в их глазах, Огест или Эд? Добровольно пошедший на крест во имя великой цели, или добровольно принявший на себя личину предателя, и отдавший имя доброе свое на поругание безумцам от религии, ради исполнения великой Миссии?
Тот, кто распределял наши роли, вряд ли учитывал все эти факторы. Да собственно и мы их никогда особенно не учитывали. Странно,
