вещи. Не от бедности. Нет, она по-прежнему была сказочно богата. Загадка кредитных карт, этих горшочков с манной кашей, продолжала работать. Убедилась три дня назад. Как всегда, с замиранием сердца сунула золотую карту в щель уличного автомата, набрала код, сумму, автомат выплюнул аккуратно тысячу франков — ее месячное, назначенное себе, содержание. Автомат был возле вокзала Монпарнас, очень удобно, доехала на девяносто первом. Назад решила пойти пешком и… опять не удержалась. На рю де Ренн в витрине «Кендзо» увидела матовые замшевые на высокой танкетке тупоносые туфельки — стилизация чего-то, что носят гейши. По сэйлу всего триста пятьдесят. Зашла в пустой магазин. Этот «Кендзо» всегда сбивал ее с толку, и еще Лора Эшли. Так и тянуло за сине-зеленую лаковую дверь с надраенной медной ручкой.
Если не считать случайные и необходимые покупки прежних странствий, туалеты ее являли собой сочетание двух несочетаемых стилей: восточного изыска и не менее изысканной стилизации Старой Англии. Может, поэтому на нее иногда обращали внимание люди «другого круга». Неделю назад на Монмартре с ней заговорил холеный загорелый немец. Не знал, как пробраться на Сен-Дени. Она объяснила на своем чудовищном французском. Он привязался: кто, откуда. Как всегда, нетерпеливо, чтоб прекратить расспросы, ответила: «Из Югославии». Он заахал: «О боже, несчастная страна! Я вам так сочувствую. Нет ничего ужаснее гражданской войны. — И вдруг неожиданное: — Вы бы не хотели жить в Германии? Я бы мог предложить вам хорошую работу. У меня дом в Целендорфе. Это Западный Берлин. Вы знаете Западный Берлин?»
О да, она очень хорошо знала Западный Берлин. Именно там, на Кантштрассе ей показалось, что человек в «мерседесе», следующем неотрывно за автобусом, — Леня.
— Да, я была совсем недолго. Это очень красивый город.
Немец просто просиял от счастья. Предложил встретиться вечером.
— Что она предпочитает? «Селект»? «Ротонду»? «Куполь»?
Он лично склонен предложить очень милый ресторан на площади Дофина. Если ей удобно, конечно. Ему удобно. Он остановился в отеле на рю дю Бак. Но если ей неудобно… он может заехать за ней, проблема только — по какому адресу.
— Мне удобно, — неожиданно для себя сказала Ирина.
Договорились встретиться на площади Сен-Мишель и оттуда пешком через Сену к этому самому «Дофину».
Через минуту она знала, что не придет на Сен-Мишель, а к шести навалилась такая тоска и вот это изматывающее любопытство к бездне. Заглянуть и, может быть, упасть, чтоб кончился, наконец, этот бредовый сон.
Утром, когда смотрела в высокое окно-дверь на парижские крыши и видела меж ними зелено-красно-желтое сооружение на площади Италии, думала: «Господи, какое счастье жить здесь, все это видеть, пускай затравленной крысой, забившейся в парижскую щель, пускай воровкой, пускай консьержкой…» А по вечерам наваливалось другое. Удушающая, как газы в Первую мировую, тоска.
И в тот вечер тоже. Она открыла шкаф. Куда угодно, с кем угодно, только бы не быть одной. «Господи, сколько же она успела набедокурить. Вот это — коричневое платье с украшением из разноцветной, как перья попугая-амазона, синельки было куплено на узенькой улочке Венеции, у «Унгаро», а вот эта кожаная куртка с лаковыми аппликациями, веточками бамбука — первая проба пера. Инстинкт подсказал, что с такой кредитной карточкой надо покупать в дорогом магазине. Все это случилось давным-давно, кажется, вечность назад».
Угол Маркет-стрит. До Даун-тауна[5] один квартал. Она толкнула хрустальную дверь, мелодично прозвенел звонок, и тотчас из глубины магазина, покачиваясь на высоченных каблуках, двинулась навстречу красавица-мулатка.
Она и сейчас помнит ужас, охвативший ее. «Зачем она это сделала? Мулатка проверит карточку по компьютеру, и ей конец». Но назавтра предстояла операция-икс: машина напрокат, по чужим документам. Нужна была проверка, и вот теперь она эту проверку совершает.
Она выбрала головокружительно дорогое «от Сен-Лорана» с ацтекским, совершенно не идущим к ее лицу и фигуре орнаментом. Мулатка не дрогнула. Предложила даже ацтекское украшение — гривну из плоских золотых пластин, объяснила, что сверкающее это великолепие изготовлено каким-то знаменитым мастером. Когда она протянула карту, мулатка взяла ее, как новорожденного цыпленка, и удалилась за роскошную, тисненой кожи, портьеру.
«Бежать! Бежать немедленно».
Но стояла тупо столбом посреди вешалок с тряпьем, дожидаясь неизвестно чего. Дождалась. Из-за портьеры выскользнула изящная женщина с лоснящейся темной головкой. Спросила что-то непонятное. Ирина кивнула. Красавица менеджер (это теперь она знает, что эти дамы называются менеджерами) принялась выписывать какую-то квитанцию. Ирина, глядя на чуть шевелящиеся губы ухоженной красотки, вдруг поняла: это русская эмигрантка. Оказалась права. Когда, вдохновленная удачей, она решила примерить кожаные брюки и пиджак — дорожный вариант, менеджера позвали к телефону. Из-за кожаной портьеры доносились обрывки русских фраз.
— Конечно, пускай приходит, но я уверена, что у меня ей ничего не подойдет. Это все для богатых американок. А вам лучше пойти в подвал Сакса или Мэйсиз, там роскошные европейские вещи бывают по уценке.
При слове «Мэйсиз» Ирина почувствовала, как по спине прошел холодок. Этот подвал был ей слишком памятен. Она выбрала лайковые бриджи цвета кофе с молоком и к ним просторную куртку. Мулатка одобрила сочетание спелой сливы с кофе, и под московский щебет Ирина, ухватив два темных пакета с золотой вязью Сен-Лорана, выкатилась из душистой безлюдной лавки.
Стоя на краю тротуара перед потоком глянцевых машин, она почувствовала, что сейчас гребень куража поднял ее вверх и надо пользоваться этим. Она дошла до Эллис и очень покойно в «Рентокар». Выбрала серебристый «понтиак», заплатив за месяц вперед. Оказалось потом, что взяла очень удачно, послушавшись совета продавца из книжного.
Все это вспоминалось всякий раз, когда она открывала створки шкафа «под деревенскую старину». За это свойство высвечивать из сумрака памяти улочки, запах бензина или океана, цвет неба, блики фонарей на мокром асфальте она и любила свои вещи.
Например, эту плотного розового шелка ночную рубашку она не любила. Нашла ее в тумбочке мотеля в Сан-Диего. Маленький дешевый мотель «Голубая птица», «комбэсрум», «ноу петс», «ноу чилдрен овер 15»[6], крошечный бассейн и ни одной живой души. Она почему-то страшно обрадовалась находке — шелковой ночной рубашке, разглядывала роскошную вышивку гладью у ворота, полная дичь, но дичь спасительная. В этот день она поняла, что за ней следят.
Потом утром, на рассвете, шаги за хлипкими стенами ложнороскошного номера, тихий звук лопнувшей струны.
Она выползла из своей стандартной норы только после того, как услышала шум пылесоса в соседнем номере, за стеной слева.
Зато голубой домик Саммерлэнд-Инна связан с покоем и почти счастьем. Мистер Мюллер, еще красивый в свои шестьдесят, в жилете
