Наше время подходило к концу.
— Удачи в Сан-Франциско, Джо, — пожелал я на прощание.
— Не пропадай пожалуйста.
— Да. Непременно.
И медленно побрёл к своему офису.
Перелом наступил спустя три недели.
Случилось то, чем отец грозился уже давно: ему стукнуло шестьдесят пять. Отмечали у него в офисе.
Из-за снега мой автобус опоздал на час. К тому времени, когда я добрался, большинство гостей уже успело основательно набраться. Вокруг меня колыхалось море серого твида. Каждый рассказывал, какой чудный парень — мой отец. Похоже, они собирались ещё и спеть об этом.
Я вёл себя, как полагается. Я беседовал с партнёрами отца и с их родственниками. Вначале — мистер Уорд, дружественное ископаемое с такими же ископаемыми в будущем детьми. Потом Сеймуры — некогда жизнерадостная пара, теперь озабоченная только одной проблемой: Эверетт, их единственный сын, служил пилотом во Вьетнаме.
Мама стояла рядом с отцом, принимая гонцов с дальних флангов Бэрреттовского предприятия. Появился там даже кто-то из профсоюза текстильщиков.
Узнать его оказалось несложно. Джейми Фрэнсис был единственным из гостей, не одетым в костюм от Брукса или Дж.Пресс.
— Жаль, что ты поздно, — сказал Джейми, — я бы хотел, чтоб ты слышал мою речь. Смотри — всё правление уже здесь.
Он показал на стол. Золотые часы на нём показывали 6:15.
— Твой отец — хороший человек. Ты должен гордиться, — продолжал он, — Я сижу с ним за одним столом уже почти тридцать лет, и могу сказать тебе, что никого лучше среди них нет.
Я кивнул. Похоже, Джейми собирался прокрутить для меня повтор своего выступления.
— Если вспомнить пятидесятые. Собственники разбегались, как крысы и переводили предприятия на Юг. Оставляя своих людей на произвол судьбы.
Это не преувеличение. Промышленные центры Новой Англии теперь — почти города-призраки.
— Но твой отец усадил нас тогда и сказал: «Мы остаёмся. Теперь помогите нам выдержать конкуренцию».
— И? — сказал я, как будто он нуждался в поощрении.
— Нам требовались новые машины. Ни один банк не решился финансировать этого.
Он перевёл дыхание.
— Тогда мистер Бэрретт рискнул собственными деньгами. Триста миллионов баксов, чтобы спасти нашу работу.
Отец никогда не рассказывал об этом. Но и я никогда не спрашивал.
— Конечно, ему сейчас нелегко приходится, — сказал Джейми.
— Почему?
Он посмотрел на меня и произнёс всего два слога:
— Гонконг.
Я кивнул.
Он продолжал:
— И Формоза. И теперь это началось в Южной Корее. Что за чёрт!
— Да, мистер Фрэнсис. Это нечестная игра.
И я знал, что говорю.
— Я бы высказался и покрепче, если бы не был в гостях у твоего отца. Он на самом деле хороший человек, Оливер. Не такой, прошу прощения, как некоторые другие Бэрреты.
— Да, — сказал я.
— Честно говоря, — добавил Джейми, — мне кажется именно поэтому он так старается быть честным с нами.
Внезапно я посмотрел на своего отца и увидел совершенно другого человека. Единственного, кто разделял со мною чувство, которое я никогда не подозревал в нём.
Но в отличие от меня он сделал намного больше, а не просто говорил о нём.
Справедливость восторжествовала в ноябре.
После нескольких сезонов неудач Гарвард надрал задницу Йелю в футболе. Четырнадцать — двеннадцать. Решающими факторами стали Господь Бог и наша линия защиты. Первый наслал могучие ветры, дабы воспрепятствовать игре Масси, вторая остановила финальный прорыв Эли. Наша трибуна на Солджерс Филд расцветала улыбками.
— Хорошо, — сказал отец, когда мы возвращались в Бостон.
— Не просто хорошо — потрясающе! — ответил я.
Верный признак того, что взрослеешь: начинаешь болеть за Гарвард всерьёз.
Но, как я и сказал, главное — мы выиграли.
Отец припарковался у своего офиса на Стейт-Стрит.
И мы направились в ресторан, чтоб насладиться лобстером и банальностями.
Он шагал энергично, как всегда. Несмотря на возраст, пять дней в неделю он занимался греблей на Чарльзе. Он был в форме.
Наш разговор тщательно удерживался в русле футбольной тематики. Отец никогда не спрашивал (я уверен, что и не спросит) о том, чем кончилась история с Марси. Как не затронет и других тем, которые считает запретными.
Так что в наступление пошёл я.
Когда мы проходили мимо офиса «Бэрретт, Уорд и Сеймур», я сказал:
— Отец?
— Да?
— Я хотел бы поговорить с тобой о... Фирме.
Отец посмотрел на меня. Он не улыбнулся. Но это стоило ему напряжения всех мышц. Атлеты, вроде него не расслабляются, пока не пересекут финишную черту.
Это не было внезапным порывом. Но я никогда не рассказывал отцу, какими сложными путями пришёл к решению стать...частью Дела. И сколько времени заняло это решение.
Я обдумывал его каждый день (и каждую ночь) , с тех пор, как вернулся с того дня рождения, больше полугода назад.
Начать с того, что я никогда не смогу снова полюбить Нью-Йорк.
Это не тот город, который может вылечить от одиночества. А то, что мне было нужно больше всего — вернуться к людям. Куда-нибудь.
И, может быть дело не в том, что я посмотрел на свою семью другими глазами. Может, мне просто хотелось домой.
Я перепробовал так много разного, лишь бы не быть тем, кто я есть.
А я — Оливер Бэрретт. Четвёртый.
37
Декабрь, 1976
Я в Бостоне уже почти пять лет. Работал в паре с отцом, пока он не ушёл в отставку. Признаюсь, первое время мне не хватало моей адвокатской практики. Но, по мере того, как я входил в курс дел, пришло понимание, что то, чем занимаются «Бэрретт, Уорд и Сеймур» — не менее важно. Компании, которым мы помогаем оставаться на плаву — это ведь новые рабочие места. Есть, чем гордиться.
Кстати, о рабочих местах. Все наши предприятия в Фол Ривер процветают. Единственное место, где тамошних рабочих преследуют неудачи — на футбольном поле.
Каждое лето рядовые работники встречаются там с командой правления. С момента моего вступления в должность, победам рабочего класса на этом фронте пришёл конец. Думаю, они всей душой ждут, когда я уйду на покой.
«Уолл Стрит Джорнал» не упоминает всех финансируемых нами предприятий. Ничего не пишут, например, о «Булочной Фила»...в Форт-Лоудердэйл. Серые и холодные зимы Крэнстона осточертели и Филу, а лето во Флориде оказалось слишком сильным соблазном.
