словами, а пулями в тонкой медной оболочке!
— Наших людей, защищающих себя и нас, говорят, опять разоружили. В итоге вы, глядишь, еще и под суд их отдадите, как арабских убийц? — Судья Моссинсон, американец, обратился по-английски к обоим чиновникам.
— Ваши товарищи в Иерусалиме разоружены, потому что главный муфтий указал на огромную опасность, грозящую другим евреям, на которых могут напасть здесь, и в Дамаске, и в Багдаде, — осторожно ответил Барсина.
— Вот мошенник! Он один во всем виноват, — вскричал разъяренный господин Хонигль; он имел в виду главного муфтия, какового арабские чувства обуревали не больше, чем его самого — еврейские. Супруга Хонигля — она собственными стараниями организовала пансион на тридцать учеников и руководила им — с симпатией смотрела на мужа, которому присутствие правительственных чиновников нисколько не мешало открыто высказать свое мнение. Маленький, приземистый, выпятив подбородок и сжав кулаки, он бы с удовольствием нокаутировал бедного Барсину.
Молодой Лотар Кан, в кипе на скошенном черепе — Перл и он принадлежали к числу лидеров ортодоксальных сионистов в стране, их слово имело вес и на заседаниях европейских «мизрахи», — вежливо попросил разрешения возразить коллеге Хониглю. Надо полагать, присутствующие не против углубиться в более академический спор? Ожидание вестей, заработает или нет телефон и все прочее, только нервирует. Их друг Заамен наверняка вскоре сообщит об обороне Ѓадар-ѓа-Кармеля, а до тех пор не стоит слишком предаваться воинственному настрою и сиюминутным волнениям.
Перл кивнул: воинственный настрой — метко сказано. Он был прусским офицером, Хонигль — унтер-офицером, молодой Кан — вольноопределяющимся, доктор Филипсталь — военфельдшером запаса, архитектор Моренберг — рядовым артиллерии, все они участвовали в великой мужской битве и вовсе не собирались лишать себя переживаний, какие сулила нынешняя обстановка.
Господин Хонигль тотчас запротестовал. Отверг военные аналогии. О войне здесь и речи быть не может. Науськанные мародеры, сброд, который выпускал пары, вот и все — погром, усмирить который вообще-то дело полиции.
Доктор Кан высокомерно махнул длинной рукой:
— Я как раз хотел уточнить, мы ли завезли сюда погром или у него есть корни здесь, в стране, ведь от этого зависит характер наших действий.
Но Хонигля было не унять.
— Что мы сюда завезли? — вскричал он. — Деньги, а именно ценности, работу, цивилизацию, правовые понятия, здоровье, современное государство — вот что мы завезли! Не знаю, сколько Национальный фонд потратил на приобретение земли, но думаю, минимум миллион фунтов.
Архитектор перебил его. Долгие годы он был представителем Еврейского национального фонда в Хайфе и потому держал точные цифры в голове. При покупке земли арабам выплатили ровно миллион с четвертью фунтов; на мелиорацию, осушение болот, строительство дорог, регулирование рек ушло еще двести тысяч фунтов, сто тысяч — на лесопосадки и примерно пятьдесят тысяч — на городское строительство.
С победоносным видом, будто выложил эти огромные суммы из собственного кармана,
Хонигль выпрямился во весь свой небольшой рост.
— Вот что мы сюда завезли, сударь, плюс минимум еще четыре миллиона фунтов «Керен ѓа-Йесод» — добровольные взносы евреев со всего мира, нашего среднего класса и маленьких людей, — вдобавок все то, что инвестировал барон. Вот что мы завезли в страну; сто пятьдесят тысяч евреев как форпост и местоблюстителя нескольких миллионов, которые мысленно с нами. Следовательно, нападение на нас мы должны… — От ярости голос у него сорвался.
Эрмин, сидевший рядом с архитектором, едва не рассмеялся.
— Чудной вы народ! — вполголоса воскликнул он. — Спорите о причинах враждебного к вам отношения, когда враг в самом деле стреляет у порога.
Эхо выстрелов прокатилось в ночи, вероятно слегка приглушенное выступом Кармеля, потому что правее дорога огибала скалу.
Архитектор заслонил глаза от света снаружи, вероятно, в надежде разглядеть вспышки дульного пламени на вершине горы, где жили его друзья. Но ничего не увидел и снова взял свою необычно большую трубку, которая привела в восхищение даже Эрмина.
Судья Моссинсон опечаленно проворчал:
— Вот всегда у нас было так, уже во времена Тита, знаете ли.
А доктор Кан с серьезным видом произнес:
— Над нами ночное небо, прекрасные звезды, это край, где мы живем или умрем. Не попытаться ли в самом деле объективно оценить ситуацию? Что толку уклоняться от трагического конфликта лишь потому, что он создает нам большие трудности? Кто получил деньги за купленную нами землю? Не феллахи и не портовые докеры, которые за несколько пиастров в день таскают на голове и на спине тяжелые грузы. Нам пришлось покупать землю у ее владельцев, потому что правительство бросает нас на произвол судьбы, и лишить арендаторов куска хлеба, потому что ни одна инстанция не контролировала использование вырученных денег. Мы невольно обогащали своих врагов и создавали основу для взрыва, так как увеличивали нищету.
— А что нам было делать? — раздраженно осведомился Хонигль. — Может быть, учредить благотворительную кассу для безземельных феллахов и тем самым финансировать своих убийц, например того малого, что прикончил сумасшедшего де Вриндта?
Эрмин навострил уши. Он увидел, как Перл протестующе вскинул руку, Зигмунд Перл, некогда единомышленник убитого и коллега по фракции, и ожидал, что сейчас тот скажет что-то важное, когда из самого темного угла террасы низкий, очень уверенный голос произнес:
— Де Вриндта убил не араб. Не стоит повторять эту чепуху.
Голос принадлежал молодому доктору Филипсталю. Его сигара осветила на миг безбородое лицо и умные глаза. Красивая молодая жена предостерегающе положила руку ему на плечо. Много лет он был чуть ли не единственным евреем, который жил в ближнем рыбацком городе Акко, занимаясь там медицинской практикой, и считался в Хайфе неисправимым арабофилом. Однако это его заявление уже выходило за все дозволенные рамки.
— Кто, если не араб, убил де Вриндта? — спросил Хонигль с опасным спокойствием. — Неужели еврей — но я лично даже мысли такой не допускаю! — стал убийцей этого свихнувшегося на честолюбии агудиста?
Зигмунд Перл встал, словно собираясь защитить мирное гостеприимство своего дома. Но с шезлонга, где сидела его жена, донесся ее насмешливый голос:
— А теперь давайте отломаем от стульев ножки и продолжим спор на баварский манер.
Кое-кто рассмеялся; доктор Филипсталь объявил, что ни в коем случае ничего более сказать не может и не хочет. Торопливые шаги послышались на лестнице, которая, как в арабских домах, вела по наружной стене на террасу: инженер Заамен утер потное лицо, попросил чего-нибудь холодненького, но взял горячий чай и сообщил, что все более-менее в порядке, по крайней мере, сегодня ночью опасаться нечего.
Эрмин сидел, вытянув ноги, прищурив из-за дыма один глаз, а вторым пристально глядя на доктора Филипсталя. Вот кто ему нужен.
