Мишка подходит поближе. Наклоняется к экрану, ладонями упирается в стол. Саша замирает в моих руках, медленно выныривает из своего укрытия и впивается в него напряженным взглядом.
— Полюбовался. Красота! Вас таки точно можно поздравить.
— Саш… Ты слышишь? Слышишь, что он говорит?
Она резко дергает головой. Обхватывает плечи ладонями, ведет вверх. Трет лицо в каком-то странном и до ужаса беззащитном жесте.
— Так я могу оформлять вас?
— В стационар? — настороженно уточняет Миша.
— Тут истощение, гипертонус и все прелести беременности в сорок.
— Как сорок? — недоверчиво округляет глаза тот, будто сейчас возраст моей избранницы — самое важное. Я отмахиваюсь. Обхватываю щеки Сашки ладонями.
— Девочка, тебе нужно лечь в больницу. Мы же не хотим, чтобы с малышом что-то случилось, правда?
Мало что может выбить меня из равновесия больше, чем новости о скором отцовстве. Если честно, я уже почти смирился с мыслью, что никого у нас с Сашкой не будет. И даже стал находить плюсы в таком положении дел. Например, то, что мне ни с кем не придется ее делить и бороться за внимание. А тут… Просто нокаут.
— Но как… Этого не может быть! Мне сказали, что…
— Что не может, да. Я помню. Значит, они ошиблись.
Сашка тупо кивает, но я не думаю, что она на самом деле осознает и принимает до конца то, что сейчас узнала.
— Значит, мне нужно остаться здесь? В больнице?
— Угу. Уверен, это ненадолго, — кошусь на докторицу.
— Тут уж как пойдет, — пожимает та пухлыми плечами.
— А как же ты? Я ведь даже ужин не приготовила, и дома не убрано… — тараторит совсем уж глупости и добавляет, запнувшись. — А я как… без тебя?
— Ну, почему сразу без меня?! Куда я денусь? Я буду рядом, Саш, слышишь? Глаз с тебя не спущу.
— Тогда мне, наверное, нужна какая-то одежда. И зубная щетка и… — нет, она все-таки не выдерживает и начинает беззвучно плакать. Господи боже мой.
— Алла Яковлевна, давайте оформлять, — слышу уверенный голос брата. Он берет ситуацию в свои руки, пока мы с Сашкой пытаемся осознать, что произошло. Практически тут же они тактично выходят. И мы остаемся одни.
— Сашка, Саш… Ну, ты чего ревешь? Это же такое счастье. Тебе-то и нервничать нельзя, прекрати.
— Счастье. Да… — всхлипывает. — Счастье.
— Ну, тогда тем более, зачем плакать?
— А если я не сумею выносить, а если…
— Тш-ш-ш! — прикладываю палец к её бескровным губам. — Зачем бы бог дал нам ребенка, если бы планировал его забрать?
Мой вопрос Сашку озадачивает. И даже словно бы отрезвляет. Её взгляд проясняется, страх вытесняет какая-никакая осознанность. Она слабо улыбается и, вновь спрятав лицо у меня на груди, шепчет совсем мне непонятное:
— Если у нас будет ребенок, ты не уйдешь…
И такое в её голосе облегчение, что словами не описать. Оно настораживает меня уже тогда.
— Я и так никуда бы от тебя не ушел. Никогда.
Сашка что-то бормочет, тяжелеет в моих руках, кажется, окончательно дойдя до ручки. К счастью, благодаря Мише, палату нам выделяют довольно быстро. Даже не осмотревшись, укладываю Сашку в кровать. Её обкалывают, ставят капельницу, с трудом находя вену, и ненадолго нас оставляют одних. Я пересаживаюсь из кресла на край Сашкиной койки. Протягиваю руку и осторожно касаюсь рукой низа ее живота. Она такая худенькая, что моя ладонь как раз вмещается между тазовых косточек. Я пытаюсь осознать, что там, под кожей и мышцами, растет мой ребенок. Пытаюсь и… не могу. Мой ребенок — подумать только.
— Значит, ты считаешь, что моя беременность — дар божий?
Моргаю. Я-то думал, Сашка давно вырубилась. А она — нет.
— А как иначе, с твоим-то диагнозом?
— Я не знаю. С богом у нас сложились не самые лучшие отношения.
— Может быть, я вас помирил?
Сашка открывает глаза. Некоторое время смотрит на меня с непонятным выражением на лице, а потом запрокидывает голову и смеется. Я впервые за много-много дней слышу ее смех-колокольчик.
— Ты всегда был о себе крайне высокого мнения, Василек.
— Неправда. Я был очень скромным парнем.
— И это тоже, — задумчиво кивает головой Сашка и теперь уж точно проваливается в сон.
Целую ее в запавшую щеку. Ни жив ни мертв выхожу из палаты и с удивлением замечаю сидящего на стуле в коридоре брата.
— Ты почему еще здесь?
— Подумал, что тебе может понадобиться моя поддержка. На случай, если хочется нажраться, а не с кем.
Усмехаюсь. Прислоняюсь к стене, откидываю голову. И только в этот момент ощущаю, как же я замахался.
— Очень хочется. Но не могу.
— Что так?
— Да как обычно. Надо быть в форме.
Со дня на день произойдет передача данных, но мы до сих пор не знаем, через кого. По-хорошему, мне вообще следует заняться работой. Я так и планировал сделать. Но Сашка смешала все карты.
— Давай хоть домой тебя подброшу. Ты что-то совсем никакой.
— Это можно, — не стал я отрицать очевидное.
На стоянку спускаемся в тишине. Я ценю то, что Миша не задает мне лишних вопросов. Сейчас мне не хочется говорить. Потом я с головой уйду в работу и отсеку от себя любые эмоции. Но пока… Пока я могу насладиться своим тихим счастьем.
— Так, когда свадьба? — интересуется Миша, когда притормаживает у моего дома.
— Скоро. Как только я доведу до конца дело, над которым бьюсь.
Следующие дни я работаю на пределе человеческих сил. Бесконечные совещания, сводки, переговоры… Шифровки. Ради этого дерьма мне приходится идти на огромные жертвы. Я знаю, как нужен Саше, но не могу быть с ней. Всё какими-то урывками. Неудивительно, что она будто отдаляется от меня с каждым днем. Становится все печальнее. И это, пожалуй, хуже всего. Лучше бы она злилась, как любая нормальная женщина. А она… Она не злится, нет. Она замыкается в себе. И оттого, что я понятия не имею, о чем она там себе думает, я просто схожу с ума.
Где-то через неделю я вырываюсь к ней лишь под утро. Посещения сейчас, конечно, запрещены. Но по блату меня пропускают в любое время дня и ночи. Киваю постовой медсестре, плетусь через длинный коридор. Сашкина палата находится в тупике. Толкаю дверь. Свет выключен, зато фонари на улице горят так ярко, что он и не нужен. Без сил опускаюсь в кресло. Лбом упираюсь в край матраса. Удобного, ортопедического.
— Пришел? — Сашка сонно моргает. Сон смягчает её черты. Разбивает маску настороженности, которая к ней будто приклеилась. И я вижу ее прежней — до боли родной. А потом она стряхивает сон ладонями, и все возвращается. — Который час?
