Книга Пьяные птицы, веселые волки - Евгений Бабушкин

Эпизод третий

Л. Нам дали ещё один день жизни, Наташа.

Наталья. Вышло солнце. Хочешь покормить кур? Хочешь, почитаем? Хочешь музыки?

Л. Лучше чаю.

Наталья. Жарко. Через дорогу сидят крестьяне. Смотрят. Ждут. Щурятся.

Л. И чего они сидят? Чего смотрят? Чего ждут? Впрочем, я уже не сержусь. Не они, так их дети. Путешествия позади, мы обречены на Мексику. И ни о ком никаких новостей. Это последний адрес Троцкого. Рио Чурубуско, четыреста десять.

Наталья. Снова приходил этот человек. Вроде бы из новых твоих почитателей. В руках бумага и ничего кроме бумаги.

Л. Скоро я его приму. Скоро. Трудно быть человеком, с которым всё произошло. Осталось пить чай, разводить кур, целовать тебя. Тихая старость Лейбы Давидовича Бронштейна. А Льву Троцкому осталось несколько строк. Жить в книге. Всё, что осталось. Лечь в книгу. Умереть в книгу. Лицом в бумагу.

Наталья. Ты мог cпеть и плюнуть кровью посередине песни, чувствуя пулю треснувшими позвонками. Ты мог задохнуться от ярости, заклиная людей на площадях. Ты мог сто раз пропасть где угодно. И я так счастлива, что ты ещё живой. Самый живой человек на свете.

Бумажный человек. Покончила с собой проживавшая в Берлине дочь Троцкого, Зинаида, по мужу Волкова. Она жила при отце в Турции, но затем получила, по болезни, разрешение на временное проживание в Германии. Срок визы недавно истёк, и Волковой было предложено покинуть страну.

Наталья. И ты рядом.

Бумажный человек. Оставшись одна в квартире, дочь Троцкого заперлась в своей комнате и открыла газ. В комнате нашли записку следующего содержания: «Позаботьтесь о моём мальчике. Умираю из-за болезни и отчаяния».

Л. И я тоже счастлив.

Бумажный человек. Рана ещё слишком свежа, и мне трудно ещё говорить как о мёртвом о Льве Седове, который был мне не только сыном, но и лучшим другом. Но есть один вопрос, на который я обязан откликнуться немедленно: это вопрос о причинах его смерти.

Л. Выпьем ещё чаю.

Бумажный человек. Мы живём с женой эти дни так же, как жили всегда, только под гнётом самой большой утраты, какую нам пришлось пережить.

Л. Читал газеты.

Наталья. Только и делаешь, что читаешь газеты. И охота тебе знать про новое платье Рузвельта и телят с двумя головами?

Л. Читал, что Буланова расстреляли. Того, с ремешками. Нашего конвоира. Распорядителя похорон.

Наталья. Опять просто так?

Л. Нет. Назвали троцкистом и пустили пулю в спину.

Бумажный человек. Признан виновным в попытке отравить Н.И. Ежова раствором ртути, который распрыскивал из пульверизатора в его кабинете.

Л. Цирк.

Наталья. Вот так и Серёжу, наверно, убили.

Бумажный человек…довёл до преждевременной смерти одну из моих дочерей, до самоубийства – другую… арестовал двух моих зятьёв, которые потом бесследно исчезли. ГПУ арестовало моего младшего сына, Сергея, по невероятному обвинению в отравлении рабочих, после чего арестованный исчез.

Л. Он такой… Рассказывал… Помнишь?.. Хотел идти в актёры. Это от тебя у него. Я-то не понимаю театр. Врут, поют, руками машут.

Наталья. Говори, говори.

Л. А потом Серёжа любил двигатели. Двигатели я понимаю. Я только не понимаю, зачем расстреливать за двигатели. Они видят контрреволюцию в двигателях. В шатунах и шестерёнках. Они не видят, что сами они – контрреволюция. Сами они шатуны и шестерёнки. Шестерёнки и шатуны.

Наталья. Говори.

Л. В детстве мне снилось, я первый, один на весь мир человек, и от моего слова зависит всё. Бормочу впотьмах – и от голоса рождаются звери и люди. Назвал чьё-то имя – и вот он рядом.

Наталья. Назови же.

Л. Зина. Нина. Лёва. Серёжа.

Бумажный человек. Тук-тук.

Л. Я довольно много жил и произнёс довольно много слов. И теперь мне кажется, даже в одинокие минуты, что вокруг довольно много людей, и все смотрят на меня. И ждут от меня… довольно многого. Хотя самим пора бы пошевелиться.

Бумажный человек. Тук-тук.

Наталья. Пришёл человек, в руках бумага и ничего кроме бумаги. Что это значит?

Л. Наташа. Наташа. Наташа. Помнишь тот наш день? Тридцать семь чёртовых лет назад?

Наталья. Было солнце, как сейчас. Был Париж. И ещё совсем мало автомобилей. Я спросила: вы что же, Троцкий, думаете, что никогда не умрёте?

Л. И я ответил: кто однажды жил – не умрёт.

Наталья. И я обняла тебя.

Л. В Мадриде, в одиночной камере, приговорённый к смерти нацарапал женский портрет по камню камешком. Я водил пальцем по этим каракулям и называл твоё имя. На фронте, когда давил Деникин, девчонка с красным пятном на груди орала от страха и смотрела сквозь меня пустеющими прекрасными глазами, похожими на твои. Раздавленная автобусом художница корчилась в руках врача. Миллионы женщин. Мужчин. Друзей. Это всегда была ты. Одна ты.

Наталья. Спасибо.

Л. Этот человек – ко мне. Подожди в соседней комнате.

Наталья. Хорошо.

Л. Я вас ждал. Довольно долго.

Бумажный человек. Да.

Л. Вы что-то принесли. Наверно, рукопись.

Бумажный человек. Да.

Л. Сейчас я открою папку, и там будут пустые листы.

Бумажный человек. Да.

Л. Бумага и ничего кроме бумаги. Долго вы шли. Я успел многое.

Бумажный человек. Да.

Л. Пустое. Дайте бумагу сюда. Я буду читать пустые листы. Буду дёргать пустой рукой. Я повернусь к вам спиной. У вас минута.

Песня третья

Хор.