Все, хватит, — я решаю дать таки себе передышку.
Забываю обо всем, что случилось, стараюсь не смотреть ни на Наталью, ни на охранника. Набираю себе все, что всегда здесь любила и просто наслаждаюсь, рассматривая через окошко людей в парке. Даже, кажется, дышать совсем по-другому начинаю. И… Сама не замечаю, как, смакуя ягодное мороженное и жмурясь на солнце, начинаю улыбаться. А ведь думала, — нет, просто была уверена, что никогда больше не смогу!
Но сейчас мне все же кажется, что жизнь — продолжается! И, — кто знает, как она еще сумеет развернуться? Может, с ней будет еще не один добрый момент?
И на меня, — слава Богу, — никто не давит. Ни в чем, если уж разобраться.
Глава 51
Чувство напряжения постепенно проходит, — и я просто расслабляюсь.
Жизнь вернулась!
До тех пор… Пока…
Сердце болезненно сжимается, замирая, пропуская удары.
Там, в парке, среди прогуливающихся парочек я замечаю Кирилла!
Даже головой приходится встряхнуть и глаза прищурить, — нет, не наваждение, — действительно, на самом деле, — он!
Только вот… Его рука обвивает талию какой-то блондинки, которая льнет к его груди так, что им даже тяжело идти, — будто приклеели! А он… Он улыбается и что-то шепчет ей на ухо! Спуская руку все ниже по бедру!
Внутри все обмирает.
А я… Боже, я ведь оборачивалась на каждом шагу, с самого выхода из дома Морока! И ведь не только людей Маниза я боялась! Нет! Уверена была, — и Кир, и Игорь наверняка давно уже узнали, где я и у кого! Не сомневалась, что они где-нибудь рядом с домом! Боялась, — вдруг их заметят, вдруг кто-то из них дернется ко мне, не увидит, что с нами охранник! Тогда даже не знаю, как бы поступил «хозяин»!. Хотя, — чего таить, — что-то мне подсказывает, что с ними, в отличие от меня, он церемониться бы не стал!
Грудь сдавливает с такой силой, что кажется, будто меня душит огромная, сильная рука. Даже за горло хватаюсь, — а парочка входит в кафе, усаживается за наш любимый столик.
Мы с Натальей сидим в нише, нас не так просто рассмотреть, но Кир и не смог бы, — его глаза погружены в декольте блондинки, которое она опускает все ниже, выпячиваясь вся, уже чуть соски не выпрыгивают наружу. Его руки ныряют под стол, — и блондинка закатывает глаза от удовольствия. А Кир… Он прикусывает мочку ее уха и тянет к себе…
Замираю…
И сердце даже не бьется.
Я будто превратилась в ледяную скульптуру, — у которой нет ни сердца, ни дыхания, ни крови. И которую, с его каждым жестом, будто бьют молотком, каждым ударом со звоном отбивая по куску…
— Мне нужно… В туалет… — будто издалека слышу свой сиплый, сдавленный голос, — как и не мой…
— Не надо, — останавливаю тут же поднявшуюся Наталью. — Я не сбегу. Правда.
Она смотрит на меня с явным неодобрением, но все-таки усаживается обратно на место, бросив быстрый взгляд на охранника.
На таких же ледяных, негнущихся, будто не моих, ногах добираюсь до туалета, — каждый шаг — будто подвиг. Ногу поднять — опустить, — командую сама себе в голове. Вокруг все кажется, как в замедленном кино, — мучительно растянутым, долгим. И я — не иду, бреду, — словно сквозь вязкий, слипшийся туман.
Захлопываю дверцу кабинки и тяжело приваливаюсь к стене.
В висках гудит так, что хочется закрыть уши, лишь бы не слышать этого набата. И прижать руки к груди, — сердце, кажется, сейчас просто вылетит из меня. Только перед этим прострелит насквозь. Разорвет. И окончательно расколет на крошево осколков то, что от меня осталось.
Задыхаюсь.
Ловлю воздух раскрытым ртом, глотаю с силой, — и не могу вдохнуть.
Горло давит еще сильнее, а перед глазами — белые мошки. И только руки так лихорадочно дрожат, что сама не замечаю, как выдираю волосы, в которые ими вцепилась.
Глава 52
— Ну, Кир, — звонкий голос за моей дверцей, за моим убежищем, куда еле доползла, чтобы побыть одной, раскалывает меня на новые — кровоточащие, куски. — Не здесь же, ну!
— Хочу тебя, детка, — с легкой хрипотцой отзывается такой родной голос, — и я слышу, как с хлопком он дергает ее на себя. Даже почти вижу, — и глаза обжигает невыносимой болью.
— Ну, перестань, — кокетливо отмахивается блондинка, — и тут же захлопывается дверь соседней кабинки. — А вдруг кто-нибудь зайдет?
— Мы бысто, — как выстрел в грудь его голос, — даже дергаюсь, — и снова обмякаю на стене, впечатываясь обратно.
— Быстрооооо…. Не хочуууууу.
— Это только прелюдия, детка. Один разочек, — а то сдурею, как хочу тебя, — шуршит ткань, легкий женский вздох, хлопок по телу, звук расстегивающейся молнии. — А потом, ночью, будет долго. Сверху, снизу, сзади, — буду тебя брать, пока сама не взмолишься, чтобы оставил, — он тяжело дышит, с каждым словом все тяжелее.
А потом…
Еще один вскрик, — и жадные хлопки одного тела о другое.
Все более быстрые, более влажные, с обрывками каких-то слов и стонов, с надрывным дыханием и стуками телами о дверцу.
А я… Медленно оседаю на унитаз, упав спиной на бачок. И даже нет сил поднять руки, чтобы заткнуть уши. Чтобы не слышать этого. Не слышать…
Дверца по соседству давно хлопнула снова. Утих ее смех и лихорадочное поправляние одежды. А я — все так же сидела, глядя в одну точку. Ничего не соображая. Ничего не чувствуя. Кроме огромной кровоточащей дыры там, где сердце. Дыра и пронзительная, нечеловеческая боль. Больше — ничего.
— Плохо? Вам плохо? Юра! — кажется, Наталья трясла меня. Кажется, брызгала чем-то в лицо. Сколько времени? Как давно? Не знаю. Только перевожу на нее стеклянный взгляд, будто и не видя. Как будто не меня тормошат сейчас, — кого-то другого.
В туалет вваливается охранник.
— Скорую?
Какой-то бег, суета, — похоже, они вдвоем всех в кафешке на уши подняли.
— Не надо, — поднимаюсь, чувствуя, будто все тело — из металла. Не гнется. Омертвело. — Все нормально.
— Да как же, — оба подхватывают меня с двух сторон по друки. — Что с тобой было? М? — волнуясь, Наталья снова переходит на ты.
— Ничего… Голова просто закружилась, — выдавливаю помертвевшими губами. — Не знаю…
Но они все равно вызывают скорую, — мне измеряют давление, опускают веки, делают что-то еще.
Только меня шатает, и перед глазами, — все те же белые мушки.
И голос набатом: «хочу тебя, детка. Так хочу!».
В ушах. В груди. Даже, кажется, в животе, — этот голос меня пинает ногами, лупит совсех сторон, изнутри. Только одного хочу, — в тишине и в темноте сейчас оказаться. Одна. И чтобы просто никто не трогал. Даже чая успокаивающего бы выпила. Или снотворного. Чего угодно.
