— Как же вы любите ругаться, Вера! Даже на безответную ткань!
Я не вскочила со стула, потому что сразу заметила на столе тень от его высокой фигуры. За окном еще день. Я только-только включила вторую лампу и потому не закрыла дверь. Куска глины под рукой нет… Швырнуть в незваного гостя нечем!
— Я не умею пользоваться ножным Зингером, — проговорила я, хотя хотела кричать: что вы тут делаете, на дворе день, днем вампиры спят в гробу и не пьют ничьей крови!
— Задерните, пожалуйста, занавеску, Вера, — проговорил барон тихо. — Мне свет глаза режет.
Я задернула.
— Спасибо. А теперь уступите мне, пожалуйста, место.
Я встала. Он сел. А я осталась стоять по его левую руку. Не отходить же на его манер за стул и дышать в затылок.
— Почему вы не спите? — спросила я, чтобы избежать невыносимой паузы, и краем глаза сразу поймала его улыбку.
— Я же сказал еще вчера, все из-за вас, Вера. Не ем, не сплю, все думаю… О вас же, Вера.
Барон поправил нити и опустил ногу на педаль.
— Я думала, вы думаете о кукле, — пробормотала я, проклиная горящие уши.
— Так я о ней и думаю, Вера, — отозвался барон, пропуская ткань под лопатку.
— Вы же сами сказали, что вы — это ваши куклы, вы их очень любите. Выходит, они часть вас. Вот эта часть и лишает меня сна.
Я проглотила кислый ком. Хорошо, что я еще не обедала.
— Кстати, почему вы голодаете? — теперь барон смотрел на меня вполоборота.
— Карличек сказал, что дважды поднимался к вам с предложениями поесть. Вы плохо себя чувствуете после вчерашнего?
Теперь у меня пылало все лицо.
— Нет, со мной все хорошо. Это просто привычка такая. Не есть во время работы и вообще днем не есть. Студенческая привычка.
Под внимательным взглядом Милана я превратилась в пани Райче, то есть помидор!
— Пан барон, прекратите так на меня смотреть! Вы правы, я женщина и не способна хладнокровно воспринимать подобные рассказы. Лучше бы вы вчера молчали!
Он тотчас вернулся к шитью. Швы выходили ровные-ровные, и я, чтобы не стоять истуканом, присела у его ног и завязывала нити, пока барон строчил новые овалы.
— Вера, — Милан нагнулся ко мне и замер. Наши носы вновь оказались рядом.
— Я не рассказал вам ничего страшного и боюсь спросить, что вы там себе нафантазировали, — по его лицу прошла злобная ухмылка, отозвавшаяся в моем теле дрожью. — И вообще вы ведете себя непростительно брезгливо для женщины, которая согласилась лечь в гроб живьем на потеху толпе.
— Что?
Я отшатнулась от барона и оказалась в позе краба и, если честно, с удовольствием бы поднялась сейчас на руки и ноги, чтобы отползти от Зингера еще дальше. И тут только до меня дошло, о чем говорит барон!
— Неправда! Я ничего не знала про гробы и свою роль, поверьте мне. Я соглашалась делать куклы, не более того. И вообще смутно понимала, что может представлять из себя подобный музей… Я просто хотела делать свою работу, — повторила я уже шепотом.
Лицо барона стало серьезным, и шрамы вновь сделались намного заметнее.
— Выходит, и в этом Ян мне солгал. Ладно уж лгать про любовь с первого взгляда, это ожидаемо для мужчины, но с гробами не шутят, как и с вольерами для волков. Вы понимаете?
— Я понимаю, — кивнула я, вновь ничего не понимая. — Но это действительно практикуется в мире. Так что Ян не оригинален, и оригинальность здесь ни к чему. Надо соответствовать запросам целевой аудитории…
Под тяжелым взглядом барона я наконец смолкла.
— Жестокая вы, однако, женщина, Вера. Сама лечь в гроб отказываетесь, но другую кладете туда с закрытыми глазами. Жестоко, очень жестоко.
Я вскочила с пола и бросила на стол законченную деталь.
— О какой жестокости вы говорите! — мой голос дрожал, но не терял громкости.
— Это театр! Просто театр! Какая разница актрисе, что делать?! А это просто кусок глины, — я махнула рукой в сторону спрятанной в полиэтилен головы Элишки.
— Это кукла… Просто кукла… И куклы должны играть, а не пылится в шкафу. Именно играя в них, мы дарим им жизнь и никак иначе. Пусть они танцуют для публики, пусть красуются своими нарядами, и вот тогда вы точно снова увидите их живыми…
Я даже руками размахивала, не понимая причины такой своей тирады. Абсолютно глупой. Подобное мог сказать только ребенок. Но ведь именно в неразумного младенца я и превращаюсь подле барона Сметаны.
Милан демонстративно снял с педали ногу и развернулся ко мне всем корпусом.
— Сначала я хочу увидеть вас мертвой, а уж потом их живыми.
Я с трудом закрыла рот, ища в груди испуганное сердце. В устах барона такое звучало пугающе.
— В гробу, — тут же исправился он, явно увидев на моем лице испуг. — В том белом, который заботливо приготовил для вас ваш жених. И если после этого вы скажете мне, что все это шутки, я может еще и соглашусь на то, чтобы устроить из своего дома балаган, а из культа смерти — цирк!
Барон шумно поднялся, и я так же шумно отступила к двери.
— Ну же, Вера, соглашайтесь. Вы же любите театр больше всего на свете, а любить — это не брать, это отдавать себя кому-то, а в вашем случае, чему-то, до последнего вздоха. Но что я говорю с вами о любви! — он качнул головой, точно китайский болванчик. — Вы ничего в ней не смыслите! Может, я и ошибся, и вы с Яном на самом деле прекрасная пара. Два безжалостных чудовища.
Это я-то чудовище? Но вслух возражать я не стала, чтобы не нарваться на что-то более страшное, и отступила еще на пару шагов, но барон продолжал стоять на месте.
— Я все равно не собирался участвовать в этом цирке лично. Этот дом давно мне не дом, — барон махнул рукой. — Просто стены. А вы в них, гляжу, в первый же день прекрасно освоились. Давайте, что уж там, делайте из него театр, пугайте людей, сколько вам влезет. Только для начала поймите, во что ввязываете других. Проделайте над собой этот эксперимент с гробом. Давайте же! Или страшно?
Я глянула в окно. Вечерело, но светло будет еще целый час, потому склеп не будет казаться таким уж страшным. И если мне всего-то надо лечь в гроб, чтобы пан Ондржей получил желаемое и отпустил меня домой, я это сделаю с улыбкой.
— Хорошо, я согласна на эксперимент. Только позвольте сходить за курткой.
Барон окинул меня недовольным взглядом.
— В таком виде в гроб не ложатся. Экспериментировать, так до конца. Вживаться в роль, так в костюме. Вы же любите театр больше всего на свете, а, Вера?! Что у вас с лицом? To краснеете, то бледнеете. Как девочка, право слово! Вспомните, что вы взрослая женщина, профессионал своего дела… Бессердечное создание, для которого даже собственные творения — так, пустяки… Просто куклы на потеху толпе.
