Ознакомительная версия. Доступно 97 страниц из 483
голову Михей.
– Ерунда – все эти любовные записочки.
– Само собой. – Михей вздохнул, пряча в карман записки.
– А дело тут серьезное. Вопрос поставим на общем собрании колхоза.
Челюсть у Михея отвисла. Как-то сразу он почувствовал, что в надворье вошла такая сила, которая действительно может скрутить самого Михея. И что эта сила сомнет его, изжует и вышвырнет вон из привычной кормушки. А куда? «Куда-х-та-тах», – голоснула рядом курица со взъерошенными перьями.
– Кыш, погань! – пхнул Михей курицу.
На возвышении крыльца показалась Апроська, а за нею Нюська, в ситцевом цветном платье, с открытым, напряженно слушающим и разглядывающим взглядом больших светлых глаз. Она медленно сошла по ступенькам.
Сомкнув брови, Степан в упор глядел на Нюську.
«Что он на меня так смотрит?» – беспокоилась Нюська, подняв брови. Она еще не знала, кто этот человек в армейском плаще, плечистый, с пристальным взглядом черных глаз. Она даже не знала, что Павлуха Лалетин, ее бывший поклонник, уже не председатель колхоза. Ей никто ничего не написал о переменах в деревне. А какие-то перемены есть! Она это поняла по встревоженному состоянию отца.
– Что случилось, Павел Тимофеевич? – спросила Нюська, по обыкновению протянув Павлухе маленькую записную книжку с карандашом.
Павлуха кивнул на Степана, а книжки не взял.
– Пожалуйста, напишите, что случилось, – попросила Нюська Степана, вручая книжку.
– Она что, и вправду глухая? – спросил Степан.
– Ни звука! Четыре года как оглохла. От простуды. Вот и говорю, – начал было Михей, но Степан, раскрыв книжку, зажав ее в ладони левой руки, написал:
«Думаем решением правления колхоза „Красного таежника“ исключить из колхоза вашу семью и выселить ее за пределы Белой Елани. Сегодня состоится общее собрание колхозников. Устав артели диктует: тот, кто не трудится в артели, тому нечего делать на колхозной земле. Председатель колхоза Вавилов».
Нижняя губа Нюськи передернулась, лицо потемнело, и девушка, едва сдерживаясь от слез, тревожно и жалостливо глядя на Степана, торопливо забормотала:
– Я так и знала! Так и знала! Как можно так жить! А мне всегда писали, что все правильно. Ничего не правильно! И вы тоже, Павел Тимофеевич! Я хочу работать и жить в колхозе, как все! Чем я виновата, скажите, пожалуйста! Я хочу работать при МТФ. Почему не разрешили мне? Скажите, почему?
– Ты что, и в самом деле не разрешал ей работать на МТФ?
Лалетин сдвинул фуражку на лоб:
– Да какая же из нее работница? Она же как пень глухая.
Девушка внимательно следила за губами. Заметно побледнела и со слезами в голосе проговорила:
– Ну и что же, что я глухая? Если я глухая, значит мне места нет в жизни? Да? За что меня выселять? Или за то, что я не согласилась быть женою Лалетина? Я комсомолка, понимаете? Я, может, еще вылечусь.
И глаза Нюськи впились в губы Степана. Она ожидала ответа. Вытащив из кармана гимнастерки свою записную книжку, Степан написал:
«Если будете работать на МТФ, приходите сегодня на общее собрание колхоза к восьми вечера, обсудим ваше заявление».
– Погодите, погодите, – опомнился Михей. – Это што же выходит, на выселку меня? Как вроде кулака?
– С какой стати как кулака? Просто вам придется убраться с колхозной земли. Единоличных наделов колхоз не дает.
Степан знал, что если он этого не сделает немедленно, сейчас же, тогда и другие, глядя на Михея, окончательно откачнутся от колхозной работы. Он вспомнил про письмо от имени всех колхозников района. И по тому письму дано обещание вырастить стопудовый урожай, сдать мясо, молоко, овощи в срок, а стопудового урожая не предвидится, а из района жмут: душа через перетягу, а обязательно должно быть выполнено! Нет, такие Михеи – только помеха в хозяйстве. Окончательный разор!..
– Да што вы, ребята? Да я… как же так? Ежли новое правление решение приняло, чтоб работать нашей семье, да мы с моим удовольствием. Хоть завтра выйдет на работу Апроська.
– Так и есть! – покривилась Апроська. – Нужен-то мне ихний колхоз!
– Цыц ты, кадушка! – топнул Михей.
– Подумаешь, – мотнула головой Апроська и пошла себе в избу.
Михей растерянно топтался на одном месте, просил правление «воссочувствовать ему», принимая во внимание его прежние заслуги. Степан ответил, что заслуги эти, видно, слишком долго принимались во внимание, что на одних заслугах в рай не проедешь, что решит судьбу Михея – собрание.
IX
Нюська вернулась с собрания в середине ночи. Возбужденная, глаза заплаканные. Не глянув на отца, сняла полушалок, поправила обеими руками свои льняные волосы, села на лавку возле стола.
– Сами знали, что так жить нельзя, а жили. Против всех, – тихо, очень тихо проговорила Нюська, как иногда говорят оглохшие, которым кажется, что они говорят достаточно громко. – Мне было так стыдно за вас!
…Она сидела и не слышала, что толковал народ о Замошкиных и Вьюжниковых, но, казалось, сама атмосфера общего собрания до того была насыщена зарядами досады и обиды, что Нюську прохватило будто электричеством.
Впервые побывала она на общем собрании колхоза и прочувствовала, именно прочувствовала, что ее затворническая жизнь в семье, отколовшейся от колхоза, была просто постыдной, чужой и никому не нужной. Мучительное сознание того, что она, красивая девушка, постоянно находилась в каком-то звуконепроницаемом погребе, угнетало ее, и она не знала, как можно выбраться из этого проклятого погреба, где до нее не доходило ни единого звука жизни! Ни единого звука!
И вот Нюська на собрании. Пусть она сначала не знала, о чем говорят колхозники, – ведь почти все выступавшие стояли к ней спиной и нельзя было следить за движением губ; она только раза два видела, как новый председатель говорил, сидя в президиуме: «Правильно!» И еще она видела несколько раз, как он наклонялся над столом, что-то писал, а потом передавал бумажку Нюське.
И Нюська с дрожью в сердце следила, как бумажка приближалась к ней, и, взяв ее, читала. Братья Черновы, медвежатники из промысловой бригады колхоза, говорили, например, что Михея Замошкина надо бы турнуть куда-нибудь подальше как браконьера, истребившего десятки маралов. И это была правда!
Потом… потом Нюся сама выступала перед колхозниками. Не слыша ни своего сдавленного горем и стыдом голоса, ни наступившей полной тишины, она стала говорить о себе, о своем несчастье… Пусть ей разрешат остаться при колхозе, и она будет работать на МТФ – просто дояркой. Учиться и работать.
Ей сочувствовали. Это она видела.
Народ вынес решение: оставить Анну Замошкину в колхозе, а всех остальных членов семьи исключить из колхоза и выселить за пределы Белой Елани. Натерпелись, хватит!
– Это Черновы на меня несли из-за маралов? – шумел Михей Васильевич. – А ты што им сказала? А? Или у тебя язык отсох?
– Есть решение собрания выселить, – пролепетала дочь.
– Черта с два! Я им покажу «выселить», тетеря! – Отец тряхнул дочь за плечо, чтоб она подняла на него глаза, спросил жестами, что она сделала с записками Лалетина. – Записки Павлухи читала иль нет? А?
– Я изорвала записки, когда шла на собрание. Что закрываться записками, когда все, что говорили на собрании, – правда.
– Порвала записки? Да ты што, окаянная! Документы изничтожила! Да врешь ты, тетеря! – И сам полез в карман пиджака, а потом и в карманы платья дочери. Выгреб все ее бумажки, записную книжку и разложил на столе возле лампы. – Вот еще навязалась на мою шею, глухая тетеря, – бормотал он, поднося к лампе то одну, то другую бумажку, и никак не мог найти нужную. А вот записка Вавилова! «Братья Черновы говорят, что Михей Васильевич с Митькой систематически истребляют маралов».
– А ты ему што? А? Как ответила Вавилову? Говори! – И ткнул записку под нос дочери.
– Это же правда, тятя!
– Што? – округлил глаза Михей. – Чтоб тебе ни дна ни покрышки! Да ты меня топить ходила на собрание, окаянная! Отца родного! Да ты што понимаешь в моей жизни, как она происходит? Думаешь, я буду тянуть на колхоз до седьмого поту? А Михею – шиш под нос! На, Михей, выкуси! Отчего я в тайгу ударился – это ты понимаешь?! Жрать-то ты каждый день просишь, глухая
Ознакомительная версия. Доступно 97 страниц из 483
