— Я проходил специальную школу в Тибете, — сказал он, — и сдал экзамены, и только тогда получил разрешение разыскать тебя. Мне сказали, что ты — моя половинка.
— Они угадали, — ответила она, — и в этом твое несчастье.
— Почему?
— Потому, что кончилась твоя привольная жизнь. Теперь ты не избавишься от меня ни в этом, ни в том мире.
— А ты веришь в тот мир? — спросил он серьезно?
— Конечно — иначе этот ничего не стоил бы.
— Ладно, — сказал он, — согласен и на тот. Но и ты никогда больше не станешь прижиматься ко всяким сумасшедшим.
— Сейчас тебе станет очень смешно, — сказала она. — Потому что на самом деле я себе позволяла очень редко. Разве что на словах.
— Почему?
— Потому, что когда изображаешь себя такой, вы, мужчины, молчаливо признаете за мной право выбора. И не лезете так нагло, как к другим, изображающим робость и неопытность.
— Может быть, — согласился он, но только я никогда не лез нагло. Не умею.
— Тебе так не больно?
— Нет, — сказал он. — позволяю тебе это, и еще многое другое.
— Совсем темно, — сказала она, когда прошел еще, быть может, час. — Странно, что все спокойно. Может, мы и вправду ошибались?
— Ну и черт с ним.
— Смешно, но я жутко голодна. Зря мы не взяли ничего с собой. Спустимся, поедим чего-нибудь.
— Ох, — сказал он, — это слишком трудно: придется одеваться, я подозреваю, что на тебе сейчас ничего.
— В самом деле? Господи, до чего неприлично. А еще хуже — что и ты совершенно голый. Ну что же, пойдем так, не станем терять времени на одевание.
— Я могу, — сказал он. — Но я уже говорил, что нет патронов.
— Зачем они тебе?
— Стрелять в тех, кто там сразу набросится на тебя.
— Я думаю, — сказала она, — что им сейчас не до этого. У них свои проблемы, — да и жены рядом.
— Все равно могут, — сказал он. — Это будет своего рода ремиссия — перед смертью.
— Почему перед смертью? — она повернулась на бок и приподнялась на локте.
— Потому что те нападут. А здешний люд — никудышные вояки, да и оружия нет…
Эти слова окончательно вернули их в тот мир, что находился за стенами комнаты. Ева встала и начала шарить вокруг в поисках белья и одежды.
— Зажги свет, — посоветовал он.
— Да, — ответила она, — я как-то забыла об этом…
— Тут обо всем на свете можно забыть, — мысленно согласился он, — да и стоило бы.
Вспыхнул свет.
— Обожди еще минутку, — попросил он, — постой так.
Ева повернулась вокруг оси, словно манекенщица.
— Устраивает?
— Теперь побыстрее одевайся, — сказал он, — не то я ослепну, а слепой — никудышный стрелок. Хотя на худой конец могу и по звуку.
Он встал с кровати.
— Черт, голова кружится.
— Я же говорила — пора поесть. Дети должны питаться регулярно и качественно. Я имею в виду тебя.
— Ты просто боишься, что я сожру тебя, если ты не подсунешь мне чего-нибудь другого.
— Ну, — сказала она, — кошек не едят.
— Знаешь, бывает, что и кошек, и не только…
— Не надо, — сказал Ева, — мне противно.
— Извини, не буду, — ответил он и подумал: все-таки мы из разных миров. Во всяком случае, по происхождению, хотя сейчас мы с ней — один мир, неразделимый.
Ева, уже одетая и причесанная, подошла к нему:
— Клянусь тебе: никогда, никогда у нас не будет иначе. Даже потом, намного позже, когда что-то уйдет, все равно никогда не будет иначе.
Он прижал ее к себе и поцеловал, благодаря и надеясь. Потом закинул автомат за спину, они вышли, оставив постель в полном беспорядке, и направились к лифту. Но по дороге Ева сказала:
— Давай заглянем на миг.
Они заглянули.
— Сестра, все в порядке? — спросила Ева строго.
— Все в порядке, доктор Рикс. Звонили — искали вас.
— Кто?
Сестра посмотрела на экран.
— Он назвался Гектором. Просил передать, что ждет вас и господина в ресторане. По-моему, это тот самый корреспондент, который…
— Спасибо, сестра, — сказала Ева. Прошла вдоль термобоксов, останавливаясь, внимательно вглядываясь. Милов не удержался, подошел и прошептал на ухо:
— Я могу сделать тебе и получше.
— Когда мир образумится, — ответила она громко.
Сестра позади вздохнула. Они вышли. Лифты все еще работали, и это показалось Милову удивительным и внушающим надежду.
В ресторане было еще больше людей, чем в прошлый раз, теперь тут сидели и женщины, и дети, стоял невообразимый шум, и найти свободное местечко оказалось нелегко.
— Не просто будет найти здесь Гектора, — сказал Милов, — если у тебя есть такое желание.
— К чертям Гектора, — сказала Ева. — Я хочу есть.
Кое-как они уселись. Официанты куда-то исчезли, но фрак метрдотеля Милов углядел в царившем хаосе. С трудом удалось заполучить его к столику.
— Вы решили уморить нас голодом? — строго спросила Ева.
— Простите, но…
— Мы весь день занимались любовью и голодны, как волки.
Метрдотель позволил себе намек на улыбку.
— Завидую вам. Но вы заставляете меня краснеть — поверьте, это впервые в жизни…
— Впервые в жизни слышите такое?
— О, мадам… Нет, совсем другое, просто беда: у нас ничего нет! Все съедено, и сегодня не привезли ни горсточки продуктов! У нас не осталось ни одной машины, все они увезли больных еще утром и не вернулись, а поставщики и не показывались. Говорят, что-то происходит, мадам, и я готов в это поверить. Я в отчаянии и не знаю, что делать — разве что покончить с собой, как некогда славный Ватель…
— А вы пошарьте в холодильниках, — мрачно посоветовал Милов.
— Бесполезно. Мы никогда не оставляем продукты на завтра, нельзя же кормить гостей несвежим…
— Ну, хоть что-нибудь, — сказала Ева самым нежным голосом, излучая обаяние.
— Ну, разве что… Не решаюсь выговорить — может быть, яичницу? Допускаю, что осталось еще с дюжину яиц.
— Давайте все, что найдете, — сказал Милов, придав голосу оттенок угрозы. — И, я надеюсь, не все еще выпито?
— С этим пока благополучно, такие продукты не портятся. Я сделаю все, что в моих силах…
И действительно, яичница возникла, и еще какие-то обрезки ветчины, какие в нормальное время никто не решился бы предложить клиентам. Но сейчас все годилось.
