— Пойми, чтобы получить удовольствие, мне совершенно не обязательно исторгать семя. Семяизвержение или воздержание от него — это результат нашей взаимной сонастройки. Я просто чувствую, когда мне нужно извергнуться, а когда стоит повременить, дабы укрепить тело и дух. Но это никак, абсолютно никак меня не обделяет.
И я верю ему.
Конец сказки приходит неожиданно. Как, наверно, всегда и бывает… Лето подходит к концу, сжимает вечерний город в своих прощальных объятьях. Я возвращаюсь от Степана, твердо для себя решив, что это наше последнее с ним расставание. Завтра я перееду к нему… И плевать на то, что развод еще не оформлен. Я не могу больше. Не могу без него…
Сашка сидит на скамейке у дома. Погруженная в свои мысли, я замечаю его далеко не сразу. Да и он на меня не смотрит.
— Саша?
Не знаю, отчего мой голос осип. Отчего костлявой рукой на сердце сжалась тревога.
— Привет…
Его голос тихий и какой-то надломленный. В нем нет агрессии, но почему-то он пугает меня до дрожи в коленях. Мой страх дикий, иррациональный… Я не нахожу ему объяснений и оттого нервничаю еще сильней.
— Ты почему не поднимаешься? Или Демки нет дома? Ты, наверное, к нему?
Голубкин моргает. Проводит по волосам знакомым до боли жестом.
— Нет… Нет, я к тебе.
Мое сердце обрывается и, удерживаясь на тоненькой-тоненькой ниточке, зависает над пропастью.
— Ко мне? — взволнованно облизав губы, уточняю я.
— Да… Я хочу поговорить. Попросить тебя… Я…
Еще ничего не произошло. Но каким-то непостижимым образом я понимаю — это конец. Земля под ногами качается, и неуверенная, что устою, я опускаюсь на скамью рядом с Голубкиным.
— О чем попросить?
— Попросить разрешения вернуться.
— Вернуться? В квартиру? А как же твоя эээ… девушка?
— Давай не будем о ней…
— Хорошо, — я покладисто качаю головой, потому что, признаться, Сашка выглядит настолько подавленным, что мне совершенно не хочется лезть ему в душу. — Тебе повезло. Завтра я как раз планировала съехать.
— Съехать? Куда? — удивленно моргает Голубкин.
— Саш… Ты ведь все понимаешь…
— Нет, — он растерянно качает головой и мне становится страшно, просто до жути, — у вас правда серьезно?
— Очень.
Я замолкаю, не зная, что еще сказать. Прожив со мной двадцать лет, Голубкин должен был понимать, что я никогда бы не стала встречаться с мужчиной, если бы не любила его. Серьезно ли это? Конечно.
— Я хотел тебя попросить, — повторяет свою просьбу мой бывший.
— Да. Я слышала. Ты хотел вернуться. Я не против.
— Ты меня не поняла. — Он долго молчит, прежде чем продолжить. — Я не в нашу квартиру хочу вернуться. Я хочу вернуться к тебе.
— Это исключено, Саша. Извини, — торопливо объясняю и снова вскакиваю на ноги. Я вижу его боль. Еще не зная, чем она вызвана, я вижу её… И замираю от ужаса. Пожалуйста, боже, пожалуйста…
— У меня рак, — Голубкин выдыхает это так тихо, что я скорее читаю по губам, чем действительно слышу, что он говорит. Стук сердца в ушах становится оглушительным.
— Мне очень, Сашка… Мне, правда, очень-очень жаль.
— Мы проходили ежегодный медосмотр… Ну, ты знаешь, как это бывает…
— Мне так жаль…
— Затемнение на УЗИ. Пункция… Результаты.
— Мне безумно-безумно жаль, — я повторяю одно и то же, как последняя дура. Слизываю слезы с губ, и опять шепчу бессвязные слова утешения… Саша не смотрит на меня. Смотрит в пол… И говорит, говорит, говорит… А я не хочу, господи, как же я не хочу… это слышать… Не поступай так со мной, пожалуйста, не надо…
— Рак простаты. Насмешка, правда?
Я молчу. Я не знаю, что ему отвечать… Я могу поделиться той истиной, что мне открылась совсем недавно, и объяснить, что болезни предстательной железы напрямую связаны с отсутствием внутреннего права на получение удовольствия, которое каждый раз толкало его в объятья все новых и новых женщин… Но я не уверена, что это то, что действительно нужно Сашке.
— Я не знаю, что сказать…
— Да что тут скажешь? — Голубкин растерянно пожимает плечами и снова опускает взгляд.
— А что врачи говорят?
— Говорят, что повезло — выявили на ранней стадии.
— Так это чудесно, Саша!
— Да, наверное…
Не находя слов, мы вновь замолчали. Становилось все холоднее, я зябко растерла плечи, но теплее не стало. Этот нечеловеческий холод шел откуда-то изнутри и вряд ли был связан с погодой.
— Ты простишь меня? — наконец выдавил Голубкин.
— Что?
— Мне кажется, если ты меня простишь, у меня будет шанс.
— Послушай, — я взволнованно облизываю губы и еще крепче обхватываю себя, — я ведь давным-давно тебя простила. Неужели ты так и не понял?
— Тогда я могу вернуться? — он, наконец, отводит взгляд от земли и сосредотачивается на мне. — Ты примешь меня назад? Поможешь мне это все пережить? Поможешь?
Мои зубы выбивали дробь. Мне было так холодно, что казалось, еще немного, и моя задубевшая кожа лопнет, вывалив на асфальт замерзшие внутренности.
«Пожалуйста, боже, пожалуйста… Не делай этого с нами…» — скулила моя душа.
— Я больше не люблю тебя, Саша.
— Неправда. Так не бывает, Тань… Я знаю, что многое делал неправильно, но… Пожалуйста… Ты так мне сейчас нужна!
Я запрокинула голову к небу, не сумев удержать рвущиеся из груди рыдания. Почему? Почему сейчас, господи? Мне хотелось кричать. Выть. Проклинать судьбу, которая была ко мне так жестока…
— Я могу тебя поддерживать. Посещать врачей… Но я не могу быть с тобою, как раньше.
Ничего не ответив, Сашка встал со скамейки и поддел носком ботинка валяющийся на асфальте камень. Похудевший, осунувшийся…
— Мне так страшно, — прошептал он.
Я прикрыла глаза. Лед сковал мое тело.
— Пойдем домой, — наконец выдавила я, едва шевелясь от усталости, — утро вечера мудренее.
На лице Сашки мелькает бледная тень улыбки. Я же не могу дождаться, когда избавлюсь от его общества. Когда, закрывшись ото всех, я притворюсь, что абсолютно ничего не изменилось…
Дёма удивляется приходу отца, но ничего не спрашивает, видя, что я стелю Сашке на диване. На телефоне несколько пропущенных от Степана. Конечно, он почувствовал, что со мною что-то не так. Мое израненное сердце истекает кровью. Я ложусь в кровать и как ребенок, прячущийся от кошмара, накрываюсь одеялом с головой.
— Привет…
