Глава одиннадцатая. Жизнь на волоске
1
Он устал. Он хотел обратно. Или просто куда-нибудь. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
Здесь почти не было красок, как на старой выцветшей фотографии. Только намеки на красное, синее или зеленое, а в общем всё бесцветное, даже не черно-белое, а серое. Похожее на дым. И такое же текучее, призрачное, переменчивое.
Иногда из этой дымчатой завесы выглядывала чья-нибудь рожа, а иногда высовывалась лапа, стараясь нащупать его и утащить дальше, в темные глубины, которые не были видны, но угадывались и постоянно ощущались.
Там было не просто страшнее или хуже, там было так, что одно лишь предположение вгоняло в смертный ужас. Оставалось надеяться, что его не найдут и не заметят. Но они знали, где он. И звали его.
Давид Семенович. Давид Семенович.
Голос был ему знаком. Он доносился откуда-то из страшного далека. Давид молчал и таился. Ему не хотелось себя обнаруживать, не хотелось выглядывать и откликаться.
Давид Семенович. Давид Семенович.
Этот голос принадлежал человеку, который долгое время был рядом. Его тоже как-то звали. Как?
Бурего. Владимир Бурего. Какие глупые, бессмысленные слова. Они ничего не значат. Нужно взглянуть на этого Бу-ре-го хотя бы одним глазком. Что ему нужно? Почему он не отстанет? Зовет, зовет, за плечо трогает.
Это было важное открытие. У меня есть плечо, вдруг понял Давид. Я человек. С туловищем, руками, ногами. Глаза и рот тоже есть. Сейчас открою.
Не получилось. Пошевелить хотя бы пальцем — тоже. Пока все, на что был способен Давид, это слышать. И ощущать. А еще обонять.
— Давид Семенович, очнитесь, — позвал Бурего.
Серая завеса сменилась темнотой, но не тем непроглядным мраком, который вызывал такой ужас, а темнотой теплой, расцвеченной разными оттенками. Справа от Давида угадывался какой-то просвет. Голос Бурего доносился слева. Оттуда же шел сильный парфюмерный аромат.
«Я лежу, — понял Давид. — На спине. Кажется, это больница. Да, точно, меня ведь куда-то везли, потом несли. Значит, я в палате. Справа от меня окно, слева сидит Бурего. Он хочет, чтобы я очнулся. Но я не хочу. Там будет больно, тревожно и неприятно. Лучше ускользнуть обратно, пока не поздно».
— Давид Семенович, я здесь из-за вашей жены…
Давид замер, сжавшись. Что-то с Ксюшей? Воспоминание о ней было болезненным, как укол в мозг.
— Давид Семенович, она…
— Что?
Давид не услышал собственного голоса, но понял, что сумел пошевелить губами. И Бурего это заметил.
— Она была с вашим сыном…
«Почему он все время не договаривает? — разозлился Давид. — Что за идиотская манера? Хочешь что-то сказать, скажи. Нет, тянет кота за хвост, тянет…»
— Что? — повторил Давид, на этот раз внятно.
— Не знаю, как вам и сказать, — заторопился Бурего, силуэт которого проступил сквозь сомкнутые веки. — Но она сама во всем виновата. Они ведь с Леонидом специально того актера позвали. Рассчитывали, что у вас сердце не выдержит. Но просчитались. Вы меня слышите?
— Да.
Давид открыл глаза. Всё выглядело совершенно незнакомым, за исключением привставшего со стула Бурего. Но и он казался каким-то чужим, как будто они не виделись много лет. Сколько же времени на самом деле прошло? Надо будет спросить. Но сначала…
— Кс-с… Ксюша, — протолкнул сквозь губы Давид.
— Она у Леонида жила, — сказал Бурего. — Они решили, что вы не выйдете из комы. У вас инсульт был, Давид Семенович. Из-за того видео, помните? Которое Леонид вам подсунул. А я новое снял. Про него самого. Про него и Ксюшу. Он ее… Он ее задушил. Она мертва, Давид Семенович. Он использовал ее в своих целях, а потом убил. И теперь мечтает добраться до вас, чтобы совсем уже одному остаться.
Давид подвигал языком и губами, вспоминая, как управлять ими. Ему предстояло произнести сразу несколько слов подряд. Большая, почти непосильная работа. Но ее нужно было сделать. И чем скорее, тем лучше.
2
Что-то не давало Ксюше покоя, что-то беспокоило ее, когда она вспоминала Юлию Александровну со спящей Лилей на руках. Наверное, это было чувство вины, решила она, прислушавшись к своим мыслям и ощущениям.
Девочка успела сильно вырасти, пока мама наслаждалась шикарной жизнью. Такая большая.
Ксюша снова вспомнила свисающие ноги дочери. Что-то в этом было неправильное. Что-то…
— Ты спишь? — спросил Вадим.
— Нет, — ответила Ксюша, не открывая глаз.
Она сидела, прислонившись спиной к стене, обхватив согнутые колени руками. Пальцы были крепко сцеплены.
— Злишься? — спросил Вадим.
Он сидел у противоположной стены, раскинув ноги по цементному полу. От цемента тянуло холодом.
«Я себе тут всё застужу, — подумала Ксюша. — Зря я сижу».
И не встала. И не ответила Вадиму.
— Не злись, — сказал он. — Нельзя было иначе. Лиля, понимаешь. Я не мог.
— Ты всё правильно сделал, — сказала она.
— Правда? — обрадовался он. — Значит, не сердишься больше?
«Идиот», — подумала Ксюша.
— Нет, — сказала она, открыв глаза. — Ты правильно поступил. Девочку нужно было спасать. Кстати, ты ничего не заметил?
— Чего? — насторожился Вадим.
— Она спала так крепко…
— С ней бывает. Иной раз пушкой не добудишься.
