К 1747 году Ринглер из обаятельного подростка превратился в неотразимого красавца, грозу женских сердец. В числе его жертв оказалась и прелестная юная дочка директора венского завода. Она настолько потеряла голову от любви, что, по легенде, согласилась похитить с отцовского стола секретную формулу фарфора и, что не менее важно, чертеж печи для обжига. Теперь у Ринглера было все, чтобы открыть фарфоровое производство в любом месте, где сыщется богатый покровитель, — немалое достижение для семнадцатилетнего юнца.
Вскоре после того, как влюбленная дочка директора передала Ринглеру секретные документы, ее постигла участь многих других трагических героинь. Проснувшись, она обнаружила, что возлюбленный сложил свои вещи в большую черную сумку и отбыл на поиски приключений. Его ждала опасная и увлекательная жизнь странствующего арканиста, о которой он всегда мечтал.
Сперва Ринглер отправился в баварский город Кюнерсберг, где сумел произвести несколько очень красивых фарфоровых изделий. Через год он был уже в Хёхсте, откуда годом раньше сбежал в Страсбург Адам фон Лёвенфинк. Над проблемами, которые Лёвенфинк так и не сумел разрешить, бился теперь другой арканист, Иоганн Бенкграфф, однако и у него пока что ничего не получалось. Бенкграфф был лет на десять старше Ринглера, но они успели познакомиться в Вене и даже какое-то время работали там бок о бок. Через два года после приезда юноши завод уже выпускал фарфор, а Бенкграфф знал о секретах его изготовления почти столько же, сколько сам Ринглер. Из Франкфурта-на-Майне они оба, уже порознь, отправились в странствия по Европе, причем Ринглер оставил в Хёхсте еще одну безутешную возлюбленную. И везде, где проходили эти двое, рождались новые фарфоровые заводы.
Ринглер по стопам Лёвенфинка отправился на восточную границу Франции с Германией, в Страсбург. Там Лёвенфинк занимался тем, что совершенствовал роспись фаянсовых изделий, однако Ринглер показал владельцу фабрики, Полю Аннонгу, как делать фарфор. Вскоре Страсбургский завод уже успешно соперничал с Венсеннской королевской мануфактурой, к большой досаде Людовика XV, который, дабы задавить конкуренцию, издал указ, запрещающий выпускать цветной фарфор где-либо кроме Венсенна. Аннонгу пришлось перебраться из Франции в пфальцский город Франкенталь. Здесь он получил монопольное право на выпуск фарфора.
Ринглер, покинув Страсбург, нашел себе пристанище в Нёйдеке. Тамошний завод принадлежал курфюрсту Максимилиану Иосифу III, женатому на Марии Анне Софии, внучке Августа Сильного. Мария Анна София, подобно деду, души не чаяла в фарфоре. Она мечтала украсить им свой дворец, создав подобие Японского дворца Августа, и убедила мужа взяться за порцелиновое производство. При помощи Ринглера монаршая чета вскоре осуществила свою мечту. Позже завод переехал в Нимфенбург, где успешно работает по сей день.
Тем временем герцог Карл Евгений Вюртембергский, прослышав о необычайных талантах Ринглера, вызвал его в Людвигсбург на юго-западе Германии. Фарфоровая мануфактура, как объявил своим указом герцог, «является необходимым атрибутом великолепия и достоинства». Ринглер с замечательной легкостью обеспечил ему этот необходимый атрибут. В 1759 году был основан Людвигсбургский фарфоровый завод. Герцог пришел в восторг от успехов Ринглера и уже через месяц после приезда назначил его директором завода. Ринглер наконец получил то, о чем мечтал. Он осел в Людвигсбурге, где и прожил следующие сорок с лишним лет. Умер Ринглер в 1802 году.
Фридрих Великий тоже не остался без фарфорового завода. В 1763 году, заключив мир с соседями, он приобрел мануфактуру, основанную двумя годами раньше предприимчивым финансистом Гоцковским, который в это время испытывал серьезные денежные затруднения. Гоцковский купил секрет фарфора у помощника Бенкграффа. В распоряжении Фридриха по-прежнему находились опытные мейсенские мастера, насильно перевезенные в Берлин во время войны. Ни одному из них не позволили вернуться на родину. Теперь у Фридриха было все, чтобы начать выпуск собственного фарфора.
А пока по всей Европе открывались фарфоровые заводы, сводя на нет былое превосходство Саксонии, в самом Мейсене тоже произошли значительные перемены. Как только прусская угроза миновала, Херольд вернулся из Франкфурта, где благополучно пересидел всю войну, и первым делом представил счет на восемь тысяч двести талеров для покрытия расходов за время вынужденного изгнания — вдобавок к тому жалованию, которое все это время получал. Однако ему было уже шестьдесят шесть лет, и хотя он по-прежнему официально числился инспектором фабрики, на самом деле всем заправлял Кендлер. Херольд пришел в ярость, узнав, как легко неутомимый скульптор заступил на его место и как умело руководил фабрикой в тяжелые годы прусской оккупации. Из рассказа о заседании дирекции через год после возвращения Херольда видно, насколько велика была его неприязнь; он обличал «халатность, безответственность и нечестность большей части руководства, среди которого особо отметил придворного комиссара Кендлера».
Однако дни Херольда миновали, и его жалоб никто не слушал, тем более что живописным отделом теперь руководил другой человек. Два года спустя, после смерти жены, он попросил дозволения съехать из комнат в Альбрехтсбурге и удалиться на покой. После продажи большого поместья в соседнем Плоссене, купленного его женой в 1741 году, Херольд вернулся в Мейсен и приобрел просторный дом на углу Флейшергассе. (Этот дом сохранился до наших дней.) Перед уходом со службы ему пришлось дать обязательство никогда не покидать Саксонию и письменно изложить все, что он знал о производстве фарфора и составлении эмалей. Кендлер наконец-то избавился от заклятого недруга — теперь никто не мешал его работе.
Однако освобождение пришло слишком поздно. Слава Кендлера тоже близилась к закату. Яростные битвы, раздиравшие Европу, не остановили стремительное течение моды. Томные фарфоровые пастушки и дамы в кринолинах теперь выглядели так же несовременно, как некогда шинуазри Херольда. На смену рококо пришел простой и строгий классицизм.
Мейсен, тяжело возрождавшийся после разорительной войны, не мог угнаться за модой. Прибыли снижались. Понимая, что выживание завода зависит от способности перенять новый стиль, дирекция обратила взоры к Франции, где он изначально и зародился. В Париже отыскали молодого талантливого мастера, Мишеля Виктора Асье, и пообещали ему высокое жалованье (на пятьдесят процентов больше, чем обычно платили в Мейсене), казенное жилье и ту же должность, что у Кендлера — главного модельера.
Раздавленный годами прусской оккупации, обвинениями в коллаборационизме, раздававшимися с первых дней мира, а главное — крушением своей навязчивой мечты об исполинской конной статуе (расходы на которую ему так и не возместили), Кендлер столкнулся с очередным унижением — никто больше к нему не прислушивался, никто не принимал в расчет его прошлых заслуг. Асье, на тридцать лет моложе Кендлера, принес умирающей мануфактуре новые идеи и новую надежду, и все заказы поступали прямиком к нему. Кендлер был теперь никому не нужен.
Трения с Асье заметно сказались и на характере скульптора. Открытость и дружелюбие сменились замкнутостью и высокомерием. Он стал груб с подчиненными, в его работах этого периода нет прежнего обаяния. Ему так и не удалось приспособить свой живой, выразительный стиль к холодным статичным позам, которых требовали новомодные классические сюжеты.
