Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 169
— Айн, цвай, драй, SOS!!!
И еще, и еще раз то же самое, потому что номер, ставший его тюрьмой, значился как 123, и первые три цифры немецкого счета обозначились наконец в его воспаленном мозгу…
Тут пришли с ключами ополоумевшие смотрители, освободили Иллича из плена и отпустили с богом играть бессловесного гостя в «Ревизоре».
Стоит ли говорить, что «Айн, цвай, драй, SOS!!!» тоже стало крылатым выражением и вошло в анналы нашей истории.
Сердечная симпатия, которую питал к Илличу Товстоногов, росла и проявлялась не один раз. На гастролях худрук, бывало, захаживал в номер Иллича, чтобы потолковать с ним о жизни, обсудить удачные покупки и даже посетовать на превратности судьбы.
Однажды, по сообщению очевидца, Гога показал Илличу четыре клетчатые кепки, счастливо купленные им сегодня в фирменном шляпном магазине. Примеряя их одну за другой у зеркала, Мастер предлагал Виталию последовать его примеру и советовал купить в том же салоне хотя бы один феноменально скроенный и предельно элегантный головной убор.
— Понимаете, Виталий, — сетовал Гога, всматриваясь в свое отражение то под одним, то под другим козырьком, — я очень люблю клетчатые кепки, а Нателла возмущается моей расточительностью: «Зачем тебе целых четыре кепки?..» А я ей отвечаю: «Они мне нравятся, все четыре!.. И я хочу купить все кепки, которые мне нравятся!..» По-моему, женщина должна понимать такие вещи!..
— Действительно, — вдумчиво согласился Виталий, — почему не воспользоваться случаем и не купить четыре?.. Всего по одной кепке на четыре времени года… Вам придется носить одну кепку целых три месяца…
— Это убедительно, — сказал Гога, на мгновение оставив зеркало и повернувшись всем корпусом к Виталию.
Тогда Виталий сказал:
— Почему, в конце концов, не позволить себе даже каприз?..
— Вот именно! — жарко подхватил Гога. — В конце концов, эти деньги я честно заработал!..
И, надев напоследок самую яркую из кепок, Товстоногов попрощался с Илличем за руку и, ободренный поддержкой, пошел к себе.
Поэтому я был глубоко убежден, что исключение Иллича из японского состава не доставило удовольствия нашему Мэтру.
Тем большая ответственность ложилась на меня.
Вынужденный заменить Иллича в «Ревизоре», я оказывался в трудном положении. Если с той или с другой, конечно, приблизительной степенью успеха можно было попытаться заменить артиста в роли г. Бессловесного, то заменить человека в поездке ни при каких обстоятельствах было невозможно. То бескорыстное равновесие, которого достигли в отношениях между собой Иллич и Товстоногов, оказывалось мне совершенно недоступно. В отличие от Виталия, который не претендовал ни на крупные роли, ни тем более на режиссерские работы, я всегда надеялся на что-то большее по отношению к тому, что у меня было, и этой своей незамаскированной надеждой по-человечески Илличу явно уступал…
Вот и сейчас, будь я хотя бы театроведом, я бы мог описать роли Иллича и, сделав его актерский портрет, оказать ему лучшую услугу, но я не театровед, а лишь временный наполнитель его костюма в спектакле «Ревизор» и, набрасывая этот кустарный рисунок, надеюсь на его великодушное прощение…
Прежде у Иллича была жена, которую звали Инной и которая удачно работала зубным врачом. А позже они разошлись, и от фигуры Виталия, такой, в сущности, близкой мне по фактуре, что на меня совершенно впору пришелся его родной костюм, стало веять еще большим одиночеством, чем прежде.
По истечении времени он вышел на пенсию и появляться в театре почти перестал.
Умер он от рака, а поскольку газеты об этом не известили и никто не позвонил, на проводах Виталия Иллича я не был.
19
На всю Японию Зину Шарко «пристегнули» к Ивану Пальму. Характерный артист небольшого роста, с кавалерийской походочкой и шамкающей манерой речи, он шамкал и причмокивал, кажется, не от природного недостатка дикции, а от горячего усердия и давнего навыка играть стариков. Это настолько вошло у него в привычку, что, несмотря на почтенный возраст, Пальму пребывал в постоянном убеждении, что все его герои по-прежнему старше его самого. Однажды Товстоногов остановил репетицию и, обратившись к нему, сказал:
— Иван Матвеевич! По-моему, настал тот самый момент, когда вы можете перестать играть возраст!..
Р. казалось, что из тьмы сыгранных Пальму ролей он особенно любил роль деда Щукаря; Лебедев играл ее в театре, а Пальму — в концертах, которые Матвеич обожал до полного самозабвения: где угодно, когда угодно и за любой гонорар, можно и шефский, давайте!..
Он пришел в студию БДТ в 1936 году. Рыжий, вечно торопящийся Ваня казался моложе своих восемнадцати, как и много позже казался моложе своих восьмидесяти. Он все еще куда-то спешил и говорил так быстро, что эпизоды его жизни мелькали в рассказе, как на ускоренной кинопленке. Отец его был финном, а мать — русской, и до Отечественной войны Иван Матвеевич считался финном, а после Победы решил, что теперь им завоевано право писать в паспорте «русский».
В первый раз его призвали в 1939-м. Борис Бабочкин, худрук БДТ, дошел до самого Мерецкова, чтобы Пальму как человека, очень театру нужного, от службы освободить. Но Кирилл Афанасьевич Мерецков, тот самый, в лицо которого несколько позже мочился сталинский следователь, навстречу Бабочкину не пошел, сославшись на суровый приказ самого товарища Сталина.
— Всех финнов мы заберем, — сказал Мерецков, и Пальму был мобилизован в специальный финский корпус, который формировали накануне зимней кампании 1939 года. В тот раз Красной армии от белофиннов крепко досталось.
Нетрудно догадаться, что в соответствии со сталинской национальной политикой наш герой был поставлен перед жестокой необходимостью всю жизнь, особенно смолоду, когда он считался финном, во что бы то ни стало и всеми средствами доказывать свою беспредельную преданность советской власти.
В 155-м дивизионе 378-го гаубичного полка специального финского корпуса комсомолец Пальму служил помощником политрука, отвоевывая у белофиннов волость Уусикиркко, остров Равансари, речку Ваммельйоки, деревню Метсакюля и другие места, которые были тут же отданы русским переселенцам. Их названия стали соответственно меняться. В этих благословенных местах, забывающих свои финские имена, мы проводим порой свои вольные дни, например в театральном Доме творчества в поселке Молодежный или в санатории под названием «Черная речка».
В 1940 году Пальму вернулся в театр, а в 1941-м, уже с другим худруком Львом Рудником, выехал на гастроли в Ашхабад, откуда Большому драматическому предстоял переезд в Баку. Как всегда на рысях, Ваня бежал по чужой улице, как вдруг навстречу ему — Лев Рудник, представительный, между прочим, мужчина, и как раз с той самой красавицей артисткой Зинаидой Карповой, которую Товстоногов беспощадно уволил за выпивку, едва успев прийти в БДТ… И вот Рудник останавливает Ивана и, глядя ему в глаза, произносит эти исторические слова:
Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 169
