— И та же ситуация, — продолжал Лацар, — возникла в 1939 году. Крупные капиталистические державы, включая и нашу, оказались вовлечены в борьбу за рынки сбыта, за минеральные ресурсы и за сверхприбыли, без которых, как известно, капитализм просто не может существовать. И если сорвать все маски борцов за свободу, демократию, права человека и новый порядок, мы увидим, что за ними скрывается жажда наживы, жестокость и лицемерие. Но Россия все же выпала из этой системы — здесь вы не найдете ни Рокфеллеров, ни Шнайдеров, ни Крезо, ни Круппов, ни Сименсов, ни Виккерсов, ни Армстронгов, для которых войны — лишь средство легкой наживы. И битва здесь — не что иное, как жесточайшее противоборство двух систем, отжившей, погибающей, и новой, нарождающейся.
В этот момент вмешался Бальбо, указав на то, что, дескать, не совсем понятно — Россия сейчас в союзе с Америкой и Британией, а Германия — страна национал-социалистическая.
— Да не будь ты глупцом! — воскликнул Лацар. — Этот союз — ни больше ни меньше, чем заурядная сделка, так сказать, брак по расчету и благополучно рухнет, как только в нем отпадет надобность. Поверьте мне, на Западе очень многим по душе видеть, как мы сцепились с Россией и рвем друг друга на части. А если в Германии социализм, как ты утверждаешь, как объяснить, что вся страна, ее промышленность, банки и вообще все находится под контролем нескольких сверхбогатых семейств? Твоя беда, Бальбо, что ты веришь всему, что тебе подсовывают. Еще Томас Манн сказал, что мир страдает не столько от коммунизма, сколько от антикоммунизма. И, если как следует вдуматься в эти слова, он, наверное, все-таки прав.
Вот тут Замазку и прорвало.
— Чушь собачья! — выкрикнул он. — Чушь от начала и до конца. То есть послушать вас, так национал-социализм — всего лишь прикрытие, а наш фюрер — лишь болванчик в руках капиталистов, стремящихся всеми средствами спасти капиталистическую систему от социализма, и вы отрицаете, что Россия собралась напасть на Германию, и что лишь фюрер смог уберечь ее, нанеся русским превентивный удар?
До этого момента у Лацара хватало ума не упоминать фюрера и партию, ибо он знал, что тут же угодит в расставленные Замазкой силки. Но наш взводный упрямо продолжал:
— Нет, Замазка, честно говоря, я это отрицаю. Ни один из тех, кто оказался в России, не рискнет заявить, что, дескать, эта страна готовила нападение на Германию. У русских столько своих проблем, и все они настолько серьезны, что они были не готовы даже как следует защитить себя, а не то что нападать на нас.
— Иными словами, вы утверждаете, что Гитлер — лжец и что все мы здесь отдаем свои жизни только за упрочнение капитализма в Германии?!
Этим вопросом в лоб Замазка вернул дискуссию к исходной точке. И Лацару, чтобы не потерять лицо, потребовалось дать на него однозначный ответ. Он оказался в ловушке, и Замазка, этот желторотый наци, намертво вцепился в него.
— Так и скажите! Что же вы молчите? Скажите напрямую — да, это так и есть! — орал Замазка. — Проявите мужество, и ответьте на мой вопрос!
Но Лацар молча сидел, вперив испуганный взор в Замазку, понимая, что посеявший ветер пожнет бурю. Потом умоляюще оглядел нас. Но независимо от того, что мы все по этому поводу думали, спор зашел слишком далеко, и мы не сумели бы нейтрализовать его — как-никак, затронуто было имя фюрера, посему Лацару предстояло выкручиваться самому.
И тут в Замазке пробудилась старая вражда к своему взводному унтер-офицеру Лацару и, разумеется, к евреям:
— Ладно, как хотите. После всего, что вы здесь наговорили, все и так ясно. А сказали вы — и, между прочим, при свидетелях, — что фюрер — всего лишь игрушка в руках капиталистов, лжец, а мы все — жертвы его обмана. А ты, — тут Замазка решил позабыть о субординации, — ты жидовская свинья, мразь коммунистическая! Я тебя сразу раскусил, ты у меня давно на примете. Я следил за твоими мыслишками, которые ты высказывал как бы между прочим. Что? Рассчитывал подорвать ими наш боевой дух? Так вот. Ты явно перегнул палку, решив со мной сцепиться. Я тебя выведу на чистую воду. Раздавлю тебя, как жалкую вошь!
С этими словами Замазка бросился в угол, где находилось оружие. Дрожащими руками вытащив пистолет из кобуры, он заорал:
— Прибью тебя! Сию же минуту прибью жиденка, поганца!
Поняв, что Замазка не в себе, мы бросились к нему, сумели вовремя скрутить его и обезоружить. И Замазка вдруг обмяк, разом переменился и указал на дальний угол хаты, куда забились хозяева, русские, все это время ошарашенно наблюдавшие за происходящим.
— А эти, — задыхаясь, произнес он, — эти все видели! Ведь они наши враги! Что они о нас подумают? Подумают, что у нас не все дома.
И тут же, вновь повернувшись к Лацару, тихо процедил сквозь зубы:
— А ты — свинья! Был ты свиньей жидовской, ею и останешься.
Было видно, что Замазка перегорел. Странно подавшись вперед, он вдруг разрыдался, тело его содрогалось в конвульсиях. Подняв на нас зареванную физиономию, он молча посмотрел на нас, и мы, поняв, что он больше неопасен, отпустили его.
Пытаясь утихомирить Замазку, мы совершенно позабыли о нашем взводном унтер-офицере Лацаре. За все это время он не проронил ни слова, продолжая сидеть у стола как изваяние с побелевшим, как мел, лицом.
— Что за ерунда, Боже, что за ерунда! — в отчаянии выдохнул он.
Было видно, что и он готов расплакаться, но каким-то образом все же сумел взять себя в руки.
— Извините меня все, и ты, Замазка, тоже извини меня! — пробормотал он.
Мы сделали вид, что вообще ничего не произошло, расстелили одеяла на полу и вскоре забылись тревожным сном. Снаружи крепчал мороз, было слышно, как переговариваются румыны, сновавшие взад и вперед неподалеку от нашей хаты. Мы хорошо знали, что позиции русских в пределах видимости.
По молчаливому согласию на следующее утро и потом мы вели себя так, будто и на самом деле ничего не произошло, тем более что все это время нас постоянно бросали в бой. Нашей 6-й армии крепко доставалось в Сталинграде, и ее части даже не сумели пробиться непосредственно к Волге. Что касалось нас, то мы пока вполне успешно справлялись с поставленной нам задачей по обороне фланга. Замазка и Лацар почти не разговаривали друг с другом, и хотя взводный все же пытался пойти на контакт, подчиненный напрочь отметал эти попытки, в упор не замечая его. Надо сказать, и сам Замазка несколько притих, больше не задирался. По-видимому, инцидент послужил и ему уроком взросления.
К середине ноября, кажется, тринадцатого числа, выпал первый снег, по-настоящему выпал. Все вокруг вдруг переменилось, стало пушистым и белым. И нервы наши чуть успокоились, вероятно, это природное явление каким-то образом превратило нас в фаталистов, безмолвно повиновавшихся фортуне.
Проторчав почти без дела несколько дней у позиций румын, мы стали основательнее окапываться, отрыли вполне приличную землянку в двух шагах от позиций наших противотанковых орудий, смотревших в сторону русских позиций. Несколько раз мы докладывали вышестоящему командованию, что по ночам на той стороне происходит непонятная активность. Кто-кто, а уж мы как-нибудь знали, как гудят двигатели танков «Т-34», но наши офицеры, как всегда, все понимали лучше нас и пытались убедить нас, что русские-де вымотались в Сталинграде и сейчас на последнем издыхании, вот и пытаются попугать нас ревом танковых двигателей.
