Уже в который раз, как известно, до и после этого история повторялась до изнеможения и досады: новые завоеватели стирали следы своих предшественников. И пытались сделать то же самое со своим будущим: не планируя его, словно не заботясь о своих наследниках, а тем более о тех, кто однажды покорит их. Как будто все начинается и завершается сегодняшним днем.
Сегодняшний день! Это просто другие слова для обозначения эгоизма!
Надменность – другое слово для обозначения поражения! С ним османы, следует это признать, справились на примере поражения в битве при Лепанто. Тогда они раз и навсегда поняли свою ошибку – думать о себе только в превосходной степени, а всех прочих презирать. Подобная ситуация сложилась и в другой раз, когда именно сын величайшего из всех султанов (который был даже величественнее Мехмеда Завоевателя) – Сулеймана Великолепного, султан Селим впал в настоящую паранойю от страха, опасаясь, что империя развалится, а Истанбул захватят за несколько дней. И кто же спас его словом и делом, убедив, что все вернется на круги своя, и немедленно восстановив уничтоженный флот? Его тогдашний великий визирь (некогда и адмирал флота) Мехмед-паша Соколлу / Соколович, родом из неверных, приведенный в результате похода из Боснии, а точнее – из Сербии.
Однако вернемся к языку и к тому, почему все это не называлось войной.
Собеседник прибыл. Или, точнее, на этот раз слушатель. Орхан Памук. Я вновь думал о Баице. Даже когда он был предводителем походов, особенно на территории Румелии, он не ощущал, что участвует в войне. Странно, хотя гибло множество людей, хотя брали пленников, захватывали чужое имущество, он все равно не был готов назвать все это войной! Но на это у него была своя причина.
– Ему помогло то, что османские войска всегда начинали движение весной и завоевания завершали (или прерывали) поздней осенью по понятным метеорологическим причинам, – предположил я. – И это обстоятельство делало походы сезонными. Подобное воспринималось, как нечто временное, что начинается, а потом останавливается, а то и вовсе исчезает. Такой взгляд на «войну» давал Баице возможность думать, что и Сербия с Боснией только временно (чтобы не сказать – сезонно) несвободны. Так он сохранил убежденность в том, что Сербия наверняка, а может, и Босния, да и Славония тоже однажды вновь станут частью прежних или будущих собственных царств. Он не примирился с мыслью о том, что навечно останется рабом или слугой у кого-то чужого.
Памук не пожелал только слушать:
– Американцы по той же привычке к циклическим ритмам борьбу во время президентских выборов называют кампанией. У нее есть своя амплитуда: чем ближе к цели, тем она набирает все большие обороты, чтобы потом взорваться победой либо поражением. После чего исчезает. Следовательно, о ней с самого начала известно, что она однократна и что в один прекрасный момент исчезнет.
Он попал в яблочко. У меня был и личный пример:
– Наверное, ты забыл, что бомбардировки Сербии в 1999 году также назвали кампанией. И я думаю, не только потому, что акция продолжалась недолго, «всего лишь» три месяца (в сравнении с продолжительностью настоящей войны), но и из-за всякого рода сопровождающей ее пропаганды, которая типична для любой кампании. И прежде всего ради того, чтобы конфликт (еще одно любимое слово-подмена) не назвали случайно войной. Война всегда была где-то там. Откровенно говоря, предыдущие войны на территории нашего бывшего большого отечества и для нашего тогдашнего президента тоже всегда были где-то там. Не знаю, известно ли тебе, что к тому же кампания 1999 года соответственно называлась «Ангел милосердия». «The Angel of Mercy». По-христиански, как и следовало. Католический подарок православным братьям. А если уж речь зашла об этом, совсем незамеченным прошло весьма неординарное, но давно желанное заявление главы римско-католической церкви папы Бенедикта XVI, сделанное в Стамбуле во время посещения царьградского патриарха зимой 2006 года. Он сказал, что разделение христианства на восточное и западное – скандал!
Памук вернул в разговор прежние времена:
– Хотя жизни Баицы и Юсуфа были всего лишь частицей времени, в течение которого Румелия терпела османское владычество, надо учитывать, что в так называемом временном состоянии приличная часть этой самой Европы оставалась под ним почти полтысячелетия!
– Верно, – согласился я. – Баица не мог предугадать этого, основываясь на опыте собственной весьма долгой жизни. Он не был ни прорицателем, ни пророком. Это мы сегодня можем увидеть.
– Но не потому, что мы пророки или прорицатели, а потому, что для нас это время уже минуло, – пошутил Памук.
Глава XXI
Султан и великий визирь нашли компромиссное решение, позволившее продолжить военный поход на Тимишоару, Буду и Вену. Не в полной мере удовлетворенный успехами Мехмед-паши, новым военным руководителем Сулейман назначил Ахмед-пашу, второго визиря Порты. На крайности султан и великий визирь не решились: Сулейман не отправился в поход лично (но символически благословил его из Царьграда), не отозвал и никак не наказал Мехмед-пашу. Он оставил его первым при новом сераскере, достаточно мудро использовав его как полководца, который, несмотря ни на что, успешно захватил часть Баната. Впрочем, султан имел на него и другие планы.
Баица замену воспринял с болью, но ему пришлось признать: всем было ясно, что он впервые возглавил такой серьезный поход и потому не обладал опытом закаленного в боях полководца, к тому же он сам понял, что его упорные переговоры сузили временные рамки для более серьезного и быстрого успеха. Но его метод переговоров не был опровергнут.
И Сулейман Великолепный, и Рустем-паша на самом деле были исключительно довольны им. Мехмед-паша широко распахнул перед ними двери еще одной возможности утонченного правления: он превратил хитрость в политику! Османскую стратегию больше нельзя было назвать коварной; теперь у нее было иное название – переговоры. Враги стали с уважением говорить о новом дипломате султана и, расхваливая его, давали понять, что склонны вести с ним дела. А для властелина и первого визиря это означало, что в будущем можно будет побеждать противника именно дипломатией. Им не хотелось терять людей. И еще кое-что: они увидели, насколько Мехмед / Баица, так уважаемый сербскими подданными, нужен им для сохранения хороших отношений с сербами; сербы ведь были самыми лучшими и самыми храбрыми бойцами.
Однако в целях успокоения общественности и при заметной частичной неудаче им пришлось лишить его, по крайней мере, верховного командования в возобновленном походе.
Баица засомневался в себе как в воине. Это никак не было связано с непрактичным самодовольством. Он понял, как важно для османов показать себя способным воином. Личный пример! Он запомнил это. Хотя ему и нелегко было прийти в себя из состояния хотя и частичной, но все-таки явной опалы и обрести волю к новым победам. Но это было вполне возможным: в итоге где-то там, вдалеке, его ожидало полное прощение властелина.
Между тем именно благоволение султана к Баице стало для некоторых пашей, аг и беков в отдельных районах Румелии причиной презрения к этому паше как к воину: они все еще руководствовались принципами воинской жестокости, которая не признавала ничего, кроме собственной силы. По этой причине они считали Мехмед-пашу мягкотелым придворным любимчиком, которому при любой возможности следовало показывать, что такое суровая отвага и внушение страха врагу. По этой причине некоторые османы в Боснии и Венгрии, едва дождались смены сераскера, уже зимой 1552 года, не дождавшись ни сборов, ни тем более приезда нового предводителя похода, по собственной инициативе начали завоевывать и грабить. И что было хуже всего для Баицы – добились в этом успеха, а также похвалы от вновь назначенного сераскера Ахмед-паши. Это молчаливо дозволенное игнорирование беглербега стало для них способом поиздеваться над Баицей, потому что под его предыдущим командованием они не могли развернуться, как им того хотелось. Но, дав волю своим чувствам, они явно переборщили; им не хватило ума разобраться в сдержанности султана, равно как они не учли того, что еще не раз могут оказаться во время походов под командованием Мехмед-паши. И слишком дорого им обошлось забвение того факта, что Баица остался румелийским беглербегом, то есть продолжал быть их начальником в мирное время. Все они тоже были нужны султану и великому визирю, но только в той степени, в какой служили для достижения поставленных целей, иной раз временных. Как ни крути, ни верти, они были наивными. Но это не означало, что их следует пожалеть. Напротив. Как бы грубо это ни звучало, они слишком рано начали ликовать над чужим израненным телом, увидев в нем желанный труп. И ошиблись. Потому что после каждого похода, или войны, наступает мир. А вместе с ним возвращался и беглербег Румелии Мехмед-паша Соколлу, он же Баица Соколович. И тогда никто не мог угадать, какое из этих имен для них опаснее всего.
