Глава XX
Дипломатическое наступление Мехмед-паши вполне успешно заменяло то, что прежде считалось единственно возможным и решающим, – огонь и меч. Конечно же, не полностью. Но даже примененное частично, оно сохранило тысячи жизней всех противоборствующих сторон. Правда, кое-где оно только отсрочило смерть, но в целом утвердило переговоры в качестве альтернативы смертям там, где и когда это было возможно. Для Баицы было важно прежде всего убедить самого себя в том, что он обладает способностями вести переговоры, в пользу которых он искренне верил. Он знал, что без жестокого применения оружия невозможно завершить поход, но это не мешало заменять его при каждой возможности перепиской и переговорами. Желание довериться слову было настолько сильным, что не покидало его даже в те моменты, когда он, оказываясь наедине с собой, впадал в отчаяние. А причин отчаиваться было с достатком. Затянувшиеся переговоры с лукавыми и изворотливыми претендентами и правителями Венгрии, Австрии и их враждующими между собой сторонниками, каждый из которых пытался отстоять во всеобщей сваре свои мелкие и крупные интересы, не способствовали завершению похода: увязнув в зиме, Баица был вынужден прекратить наступление и отвести войска на зимние квартиры, чтобы дать им отдых и с новыми силами продолжить поход весной. Султана это решение чуть было не разозлило, но великий визирь Рустем-паша защитил земляка и объяснил властелину, что следует подождать окончательных результатов действий полководца, который в этом походе (думается, небеспричинно) поступает не так, как его предшественники. Да, Баица потерял время, перенеся сроки окончания похода на следующий год, но не отказался от его продолжения. Войска остались на завоеванных границах и не помышляют об уходе с них: они стоят в непосредственной близости от неприятеля. Основные силы Баица сосредоточил в Белграде, Земуне, под Авалой и в ее окрестностях. Никто не отошел на изначальные позиции, даже в Боснии.
Произошло еще одно необычное событие. Все сербские полководцы вместе с солдатами вели себя так, словно им очень нравилось быть вместе, в одних рядах; они все чаще общались друг с другом, и это пробуждало в них ощущение того, что они есть, что они отважны и сильны, они дружны и в один прекрасный день смогут точно так же выступить, но уже ради собственных целей. Иные сербские вожди, которых по приказу сераскера помирили в стенах Белграда, не скрывали подобных мыслей от Баицы. Он же с радостью принимал их и выслушивал: всем им были приятны звуки родного языка, на котором можно было открыто говорить с высоким представителем великой империи. Иногда полководцам казалось, что теперь у них есть свой государь. И Баица был среди своего народа. Но он не был государем в собственной стране! Странно! Он, душой и родом из этих мест, и они, его подчиненные, того же рода-племени, что и он, служат другому господину и чужой державе.
Впрочем, сам султан Великолепный, который делами заслужил это громкое имя, сделал так, что сербы по праву ощутили себя избранными внутри империи. Конечно, они и дальше оставались всего лишь более привилегированным покоренным народом, но у них хотя бы была видимость того, что они сами управляют своей судьбой по своим законам. Во всяком случае, они чувствовали себя не как рабы. Они были частью чего-то. В тяжкие времена принадлежность была важнее отчаяния.
Баица молча принимал этот бессловесный и добровольный союз, но никогда не говорил о нем вслух. Вместо этого он предпочитал делать дело. И то лишь в том случае, если будет возможность, и таким образом, чтобы дело это пошло всем на пользу.
Уже зная, что он вернется в этот город, Мехмед-паша приказал за эту зиму все, что можно, в Белграде поправить, переделать и починить. Он также велел подготовить для более крупных работ планы, а для мелких – занять строителей и солдат, которые все равно не знали, чем заняться в долгие свободные дни. Работа поддерживала дисциплину в армии. Именно она стала так называемой хранительницей огня. Работа заменила ему Синана.
Разговоры с сербскими лидерами позволили ему составить четкое представление о состоянии духа в народе, о православной церкви и ее непреходящей нищете и опасном разрушении… Он видел, что народу не на что опереться, его растаскивают на все стороны навязанные ему государи. Сербам оставалось только то, за что можно было держаться: земля, ибо земля неподвижна. Но намеренно или нет чужие владетели и тут нашли способ лишить народ этой привязанности: когда они желали что-либо переменить, они, конечно, не передвигали монастыри, но переселяли людей. Самыми разными способами, хитростью, без зазрения совести они насильно или добровольно переселяли целые села и регионы туда, куда им было угодно. Изгоняли силой или привычным запугиванием, чтобы люди по собственной воле, «добровольно» покидали насиженные места, изредка подкупая их, нередко нанимая на службу, а чаще всего рекрутируя в армию. В таких отчаянных ситуациях людям не за что было ухватиться. Даже в мыслях, не говоря уж о действительности, они не могли сотворить хотя бы видимость сопротивления судьбе. И оставалась им только вера, которую опять-таки не могла поддержать церковь, которая медленно, но верно прямо на их глазах рассыпалась в прах.
Но раз уж рушились здания, следовало спасти мысли. Как можно скорее. Но как именно?
Может быть, и мысли восстанавливаются как здания и с помощью зданий!
И опять Баица пожалел, что рядом с ним нет Мимара Юсуфа Синана. Не турка, не грека – но Созидателя.
Глава Ф
Я ждал собеседника. Мне нужен был специалист, который смог бы объяснить, почему османы никогда не называли завоевание Европы войной и вообще не употребляли такого понятия, как «война». Для них это всегда был поход. Как будто само понятие «война» обязывало считать, что в этом случае им должен противостоять равноценный или, по крайней мере, как минимум уважаемый противник. Я не сказал бы, что такое определение требовало от них признания, что кто-то мог (или, не дай боже, должен был) быть лучше или сильнее их. Просто это говорило о том, что они вели себя незрело; как детишки, которые, пытаясь разогнать собственные страхи, беспрестанно бормочут ругательства то вслух, то про себя. Запретные слова в исключительных ситуациях обладают целительной силой!
Кажется, вместо того, чтобы называть явления своими именами, османы давали им названия, которые больше соответствовали их требованиям, так что они следовали традиции, начатой красочным эпитетом великого султана Мехмеда Завоевателя. Есть борьба, нет поражений, и войны нет, есть только завоевание. Следовательно, несокрушимый победитель не воюет, а захватывает и завоевывает. Отправляется в завоевательный поход. То, что мы сегодня назвали бы идеологическим понятием, перешло в разряд полулингвистических: неверные. Это было безосновательное исключение – назвать представителей всех других религий неверными. «Не различать» целых три (!) существующих веры – надо было сильно постараться, не так ли? Эта связь не случайна. И поход, и неверные возникли в тот момент, когда Мехмед Завоеватель завершил судьбу многовекового византийского царства, завоевав его величественную столицу – Царьград.
