Что он делает со мной? Что дуло у виска по сравнению с его пониманием, нежностью, непонятной мне и волнующей. Она, его нежность, словно бур в открытой ране.
Кто сказал, что старые раны не болят и не ноют, что время лечит и все проходит?
Неправда: то, что было живо, живет, пока жив ты.
— Вы иезуит! — качнула я головой, рванув ворот кофты, и открыла дверцу машины.
— Куда?
— На свежий воздух, прочь от вас!
— Сядь на место.
— Оставьте меня! — Мне нужно было бежать от него, я не могла оставаться рядом и была близка к истерике, когда выскажу все, не думая, не таясь. И буду трясти его за ворот куртки и кричать, как полоумная: «Где ты был все эти годы? Где ты был, Павел?!»
— Сядь и успокойся!
Это был жесткий приказ. Сталь в его голосе отрезвила меня, напомнив, кто передо мной. Я осела, присмирев, а мужчина нажал кнопку автоматической блокировки дверей и включил магнитолу. Чертов меломан! Нет, не классику и не рэп, а бардов, моих любимых Гейнца и Данилова, словно в насмешку, изощренно издеваясь. Ему явно хотелось залезть мне в душу, и он преуспел, расцарапав ее сердечным дуэтом замечательных музыкантов и собственным откровением:
— Человек, который прошел войну, чахнет в мирное время. Его психика дает трещину и меняет угол зрения на привычные для обывателя вещи. Нехватка адреналина рождает тоску и депрессию, и каждый борется с этим по-разному. Кто спивается, кто умирает, не найдя себе место. Я вернулся в строй, ты — ушла в себя, отдалась рутине, начала чахнуть и мечтать о смерти. С ней тебе привычнее, чем с жизнью. Ты настолько труслива?
Я?! Сказала бы я тебе…
— Понятия не имею, о чем вы.
— Конечно. А то я не встречал таких, не знаю, как они кончали. Пацаны возвращались из Афгана, и кто спивался, не в силах сжиться с новым статусом, с другой, абсолютно непонятной им жизнью, кто возвращался на войну, в привычное им состояние ежеминутного риска, устраивая схватки с любым — не своим. Они звали смерть, что не досталась им в свою пору… Я пил. Пил почти год, но водка не брала, а душе становилось все хуже. Я не видел смысла жить, не понимал, зачем дышу.
— Зачем вы мне это говорите?
— А тебе не интересно? — покосился на меня.
— Что вы — очень, — заверила, поглядывая на темную кромку леса у дороги. Он кивнул, не скрывая скепсиса, и все же продолжил:
— Потом я пошел искать забывшую меня смерть и понял: искать ее не надо, она сама тебя найдет. Нужно искать смысл, чтоб жить.
— Намекаете? На что?
— Подумай, голова у тебя работает.
— Не настолько хорошо. Вы значительно подкосили мой умственный потенциал.
— Наоборот, вернул его в привычное состояние.
Загадка за загадкой. Надоело уже голову ломать.
— Скажите прямо, что вам надо?
Он молчал с минуту и сказал:
— Давай спать.
— Что?!
— Спать. Ты устала, я тоже. Отдохнем пару часов, и в путь.
Меня невольно передернуло от намека. Доигралась в раскрепощенную женщину…
— Отдыхайте, я посижу. Разбужу вас, когда скажете.
Он молча откинул свое сиденье и мое.
Что делать? Возмутиться? Забиться в угол, устроить истерику, как девственница? Закричать: «насилуют»? Фыр-р-р!
Был бы повод и было бы кому кричать. Мужчина с невозмутимой физиономией лег, сунув руки в карманы куртки, и прикрыл веки. Типа — сплю. Гамлет! А мне Офелию изобразить? Ничего роль, но не для меня.
Я раздраженная и обеспокоенная села, нахохлившись, вытянула ноги, в задумчивости косясь на мужчину: правда, будет спать? И мне верить? Угу: ресницы-то дрогнули, глаза приоткрылись. Следит, гад!
Только я устроилась удобнее, как пожалела о том.
— Ты какой секс предпочитаешь? — спросил мужчина.
— Бесконтактный! — буркнула я.
— А я наоборот, — бросил киллер, как будто речь шла о чем-то незначительном, и подтянул меня к себе, обнял, прижимая к груди. Ну почему бы и нет? В верхней одежде, отчего б рядом не полежать? Тем более, что моя рука оказалась близка к наплечной кобуре киллера. Одно движение и…
Он только пошевелился, пытаясь погладить мои волосы рукой, как я резко выхватила его беретту и, сев, наставила на него, целясь прямо в лоб. Киллер не пошевелился, лежал и смотрел на меня совсем не так, как должен был. Ни беспокойства, ни злости — печаль и нежность уживались в его глазах с вниманием и немым вопросом — что дальше?
Как тут выстрелишь…
И вдруг полилось из динамиков, пронзая болью, лишая последних сил для финального выстрела. И пошли мурашки по телу, забила дрожь, скручивая душу в жгут, наполнились глаза невольными слезами:
Черная трава выжженного поля, Стынет на губах медный привкус крови. В небе вместо звезд догорают всполохи ракеты Где-то посреди прохлады лета. Дождь… Шел четвертый час затяжного боя. Мало было нас, да осталось двое Бывших пацанов, в молодой беспечности когда-то Избегавших райвоенкомата… В личные дела вложены повестки. Каждого ждала не жена — невеста. Страх отогнала и считала дни до возвращенья, Только не похож был на ученье бой… Бросили со скал, с дальнего уступа. Драться здесь тоска, а не драться глупо. Мы в горах — десант, а они — не первую неделю, Каждый камень тщательно прицелен…
«Павлик!» — взвыла душа. Пистолет дрогнул, ушел вниз. Я обессилено сникла, скрючилась от невыносимой боли, по сравнению с которой любая физическая — ласка. И со слезами на глазах слушала песню о том, кого я любила и люблю. О гибели его и меня в один миг, в один день. Вот только он там, а я здесь, и рядом его двойник, который дан мне во искушение, чтобы я предала вновь. Нет, любимый, я не предам тебя…
Киллер сел, но не для того, чтоб отобрать пистолет, а чтобы успокоить. Прижал к себе, обнял. Так мы и сидели в обнимку, словно брат с сестрой, чуть покачиваясь в горьких тактах и словах песни, в горечи мыслей теряя себя, сегодняшний день — вспоминая прошлое: каждый — свое.
«Двое нас, и две чеки гранаты, кольца обручальные солдата»…
— Мой муж погиб вот так же. Бросили на камни… Если ты был там, если это хоть что-то значит для тебя, ты не тронешь меня, — прошептала я, надеясь, что он правильно поймет.
— А как же «рота любовников»? — спросил тихо.
— Солгала. Я любила его, понимаешь? Люблю…
Что я делаю, кому признаюсь в сокровенном? Есть ли сердце у этого человека?
Конечно, есть, не может не быть… брат?
