«Убик» — это лучший способ заказать пиво.
Растворимый «Убик» обладает всей полнотой аромата свежемолотого фильтрованного кофе.
«Убик» поставит вас на ноги в мгновение ока.
Вас беспокоят ваши долги? Посетите банк «Убик».
С бюстгальтером «Убик» ваша грудь станет самой прекрасной в мире.
Однако ближе к концу романа Дик отказался от стиля рекламы и начал подражать святому Иоанну (а также в некоторой степени первой поэме Тао-то Кин):
Я Убик.
Я был до того, как появился мир.
Я создал солнца и миры.
Я создал живые существа и расселил их там, где они обитают.
Они идут, куда я хочу, они делают то, что я говорю.
Я имя, и имя это никогда не произносилось.
Меня называют Убик, но на самом деле меня зовут иначе.
Я есть и я буду всегда.
Дик неотступно размышлял об евхаристии. Он воспринимал слова «Кто ест мое тело и пьет мою кровь, будет иметь жизнь вечную» абсолютно серьезно. Способность сказать, что кусок хлеба — это тело Христово, и сделать так, чтобы этот кусок в то же мгновение им стал (хоть и не материально, но несомненно), эта возможность казалась Филипу Дику величайшей перспективой из всех, что только может получить человек, хотя ему самому, по-видимому, этого не дано. Именно поэтому Дик так сожалел о том, что епископ Пайк отказался от своего сана и перешел, как он сам выражался, «в частный сектор». Некоторым второстепенным, мирским образом Филип Дик сам славил именно это таинство невидимого Царства, по крайней мере, в лице своего двойника, героя романа «Человек в высоком замке», который изображал мир, непохожий на тот, что видели его современники, утверждая, что он и есть настоящий. И в этом Абендсен, хотя и непостижимым образом, но совершенно точно был прав.
Дик упрекал себя, полагая, что, создав образ отрицательной евхаристии в «Трех стигматах Палмера Элдрича», он совершил святотатство. Ему казалось, что, сделав это, он вооружил плохого демиурга. Создавая роман «Убик» («Ubik»), Филип Дик растерялся, так же, как и его персонажи, потому изобрел, чтобы спасти им, а быть может, и себе тоже жизнь, некий анти-ка-присс, положительную евхаристию, то есть, евхаристию, попросту говоря, единственную в своем роде, даже если она и предстала в виде смехотворного пульверизатора. Но Дик все-таки остался неисправимой Крысой и, стоило ему только построить убежище, как он мигом проделал в самой его середине подземный ход и предоставил место сопернику. «Убик» существует, он спасает от смерти и от энтропии, но тот, кто распоряжается смертью, может подвергнуть действию энтропии само спасительное средство.
Дик в панике заканчивает книгу. Теперь сюжет сводится уже лишь к безумному бегству, среди смертей и ужасных превращений, в ходе которого Джо Чип пытается одновременно ухватить флакон с неиспорченным «Убиком» и понять, что за силы соперничают за лимбы. «Я не верю, — думает он, — что мы уже встретились лицом к лицу с нашим Противником, как, впрочем, и с нашим Защитником».
Дик задавался вопросом, какой облик придать Защитнику, представителем которого был Рансайтер. Молодые женщины, готовые помочь, проходили сквозь мир полуживых, принося с собой «Убик» и слабую надежду, а затем испарялись. Воспоминания о них были смутными. Напротив, на что похож Противник, писатель представлял себе довольно ясно. Он часто видел во сне его беспокойный и жестокий взгляд психа. В «Убике» Дик дал ему имя Джори. Слабый болезненный ребенок, которого в раннем детстве полуживого поместили в Мораториум Возлюбленных Собратьев. Наделенный, благодаря своей молодости, энцефалической энергией в большей степени, чем другие замороженные, Джори пользуется смешением их мысленных потоков для того, чтобы буквально пожрать их, как более мощный радиопередатчик пожирает своих соседей, работающих на той же частоте. Он обустраивает мир, в котором пребывают их сознания, чтобы, по воле своей фантазии, мучить всех остальных, заставлять блуждать, завлекать их в угол огромного холста, который Джори создает специально для них. Будучи мертвым, он продолжает жить и увеличивает силу смерти, поглощая то, что остается от жизни у мертвых.
