— Вот интересно было! — говорил Вильям, не обращая особого внимания на расшибленную до крови ногу. — Здорово, что мы туда забрались. Хотел бы я в то время быть членом их тайного общества.
— И выгнать этого Борова, — хохотнул Джинджер, вытряхивая несколько камушков, запавших за воротник. — Как это еще не вся кожа с меня содралась!
— Давай в следующий раз наш военно-полевой суд приговорит Френчи к заключению в этой пещере, — сказал Вильям. — Бьюсь об заклад, оттуда ему нелегко спуститься вниз.
— Может быть, он в понедельник не будет таким въедливым, до посинения насобиравшись гусениц, — усмехнулся Джинджер.
Но в понедельник Френчи был еще более въедлив, чем обычно, и весь персонал еще более взвинчен, потому что мистер Джеймс Элойсиас Ворфилд все еще пребывал в школе, требуя постоянного к себе внимания, но так ничего и не решив насчет спорткомплекса. Он даже более откровенно начал увиливать от этого, говорил, что слишком уж многие обращаются к нему за помощью, заблуждаясь насчет величины его богатства.
— Конечно, мне хотелось бы что-то сделать для школы, но я не так богат, как об этом распространяются. И кроме того, у меня уже много обязательств.
Информация обо всем этом просочилась и в ученическую среду. Пасмурный день, холодный моросящий дождь усугубляли и без того гнетущее настроение всей школы.
— Надо придумать что-нибудь такое, чтобы он подарил нам этот несчастный спорткомплекс и убрался домой, — сказал Вильям.
— Меня уже тошнит от его болтовни о крикете, — сказал Джинджер.
— Черт! Это мысль! — сказал Вильям.
— Какая?
— Крикет.
— Что крикет?
— Ну, он помешан на крикете. Прямая бита и всякое такое. О футболе он не говорит, все о крикете… Может, если он увидит, что мы играем в крикет, у него настроение улучшится, и он подарит нам этот паршивый спорткомплекс и уберется домой.
— Ты что, какой крикет! — изумился Джинджер. — Кто играет в крикет в октябре! Дождик зарядил, площадка раскисла.
Вильям отмел все возражения.
— В крикет можно играть в любое время, — безоговорочно сказал он. — Надо только воткнуть в землю воротца и кидать в них мяч. Пойдем за Генри и Дугласом.
На следующее утро мистер Джеймс Элойсиас Ворфилд, лениво глядя на учеников во время перемены через окошко в кабинете директора, был удивлен, когда четверо из них стали вколачивать крикетные воротца в насквозь промокшую землю, а затем начали игру, которую, по-видимому, следовало считать крикетом. Он решил разузнать, что все это значит, и подошел к игрокам. Перед воротцами застыл Джинджер, являя собой безупречную стойку с прямой битой. Вильям готовился подать мяч.
Полевые игроки Генри и Дуглас замерли в ожидании.
— Что это?.. — начал мистер Ворфилд.
Вильям послал мяч.
При этом он поскользнулся и упал лицом в грязь.
Мяч описал дугу и угодил мистеру Ворфилду прямо в лоб.
Мистер Ворфилд отшатнулся, поскользнулся и тоже упал лицом в грязь.
Мальчишки, стоявшие поблизости, прыснули.
Покраснев от злости, мистер Ворфилд схватил Вильяма за шиворот и потащил в кабинет директора.
— Этот мальчишка, — шипел он, брызгая слюной, — имел наглость кинуть в меня мячом. Он нарочно бросил в меня. Я требую, чтобы его немедленно и строго наказали.
Мистер Маркс взглянул на покрытую грязью физиономию Вильяма.
— Я не могу даже понять, кто это, — сказал он. — Вытри лицо, мальчик.
Вильям порылся в кармане. Он знал, что где-то среди всякой всячины там должен быть носовой платок. Он нащупал его и вытянул. При этом содержимое кармана вывалилось на ковер, и среди прочего — измятая бумажка со словами: «Я, нижеподписавшийся…», и отчетливо была видна подпись: «Боров».
Взгляд мистера Ворфилда остановился на ней, и выражение его лица странным образом изменилось. Кровь отхлынула от щек, и они приобрели пепельный оттенок. Глаза выпучились на бумажку, наливаясь кровью.
— Подними этот мусор, — сказал мистер Маркс.
Вильям все поднял и неотрывно смотрел на мистера Ворфилда.
От напряженности момента черты лица мистера Ворфилда проявились резче — маленькие глазки, заостренные уши, похожий на рыло нос. Явственно проступил неровный шрам на лбу.
— Боров! — выпалил Вильям.
Мистер Маркс с изумлением посмотрел на Вильяма, потом с еще большим изумлением на мистера Ворфилда. Капли пота выступили на лбу мистера Ворфилда и заструились по лицу, мертвенно-бледные губы искривились в тошнотворной улыбке.
— Ладно, ладно! — сказал он. — Пожалуй, я слишком вспылил. Несомненно, слишком вспылил. Я вспыльчивый человек. Открытый, щедрый, смелый, но могу вспылить. — Он достал носовой платок и вытер пот со лба. — Я бы хотел поговорить с мальчиком наедине, директор.
Мистер Маркс пожал плечами и вышел.
Мистер Ворфилд повернулся к Вильяму. Лоб у него все еще блестел от пота, к губам все еще была приклеена противная улыбка.
— Где ты взял этот листок, мой мальчик? — спросил он. — Тот, что выпал у тебя из кармана.
— А, этот! — сказал Вильям. — Я нашел его в пещере в старом карьере.
Мистер Ворфилд издал похожий на ржание звук, что, очевидно, должно было означать смех.
— Помню, помню… Несколько ребят собирались там на заседания тайного общества. Сам я не был его членом, но слышал о нем. Я… э…
И вдруг Вильяма осенило. Эти непонятные каракули после клички Боров… Он вытащил из кармана бумажку и повнимательнее в них всмотрелся. Они оказались не такими уж неразборчивыми. Написано быстро и витиевато, но понять вполне можно: Джеймс Элойсиас Ворфилд.
— После «Боров» стоит ваше имя, — сказал он, — Джеймс Элойсиас Ворфилд.
Мистер Ворфилд сделал шаг по направлению к Вильяму.
Тот сделал шаг к двери и сунул бумажку обратно в карман.
Мистер Ворфилд стоял, соображая, что же предпринять.
Мальчишка, хоть и небольшого роста, выглядел крепким и шустрым. Он может увернуться за мебелью. Может выскочить в дверь. Тогда все выплывет наружу. Опять раздалось ржание.
— Да, да, — сказал мистер Ворфилд. — Вспомнил. У нас была такая игра. Мы все написали воображаемые признания. Как сейчас помню! В тот дождливый день… Забыл, что же я придумал тогда… Ну, ты же разумный мальчик. Давай заключим сделку. Эта бумажка тебе ни к чему, а мне она дорога — просто как воспоминание о детстве. Тебе-то она не нужна, так ведь?
В табелях успеваемости у Вильяма с неизменной регулярностью отмечалось его недостаточно серьезное отношение к учебе, но вообще-то был он смышленым. Он поднял на собеседника простодушный взгляд.
