Та со слезами целовала ей руки и просила прощения, что оставляет ее.
— Кабы не сушила меня мысль о муже, — говорила она, всхлипывая, — век бы с вами не рассталась: вы мне — что мать родная.
— Как же ты пойдешь? — спросила Роева, подумав.
— Да так, матушка Прасковья Никитична, как на богомолье ходят. Только в котомку положу белье и сарафанишко, что ни на есть хуже, чтобы не позарились на них басурмане. Сама обуюсь в лапти, возьму палку да и — марш…
— А деньги-то у тебя на дорогу есть?
— Полтина медью есть. Я ее в мешочек маленький вместе с золотыми серьгами да кольцами положила и в котомочку припрятала.
— Вот тебе десять серебряных гривенников! — сказала Роева. — Только ты их в мешочек не клади, а положи в ладанку и привяжи на шнурок образа.
Анисья снова бросилась целовать руки и даже колени Прасковье Никитичне.
— Ну иди с Богом! — отпустила ее Роева. — Пора тебе в путь-дорогу собираться.
При этом она ее поцеловала и снова перекрестила, а та поклонилась ей в ноги.
На следующий день, когда молодая Роева наблюдала, как няня моет и одевает детей, вошла в детскую Мавра, свекровь Анисьи.
— Уж и сказать не могу! — заохала она. — Не могу сказать, что наша-то непутевая сделала!
— О ком ты говоришь? — спросила Роева, догадываясь, однако, что речь идет о беглянке.
— Да Анисья-то!.. Ведь убежала с теми, что в Москву ушли.
— Вот как!.. — протянула Прасковья Никитична.
— И бесстрашная же какая!.. Не боится антихриста окаянного. Да и Прокофий-то мой хорош! Нужно ему было в Москве оставаться. Куда ему с антихристом справиться! Погубит он только душу свою христианскую, непременно погубит!
— Наполеон — такой же человек, как и все мы! — успокаивала ее Роева. — Он тоже христианин.
— Какой же он христианин, голубушка барыня, коли в храмах Божьих он конюшни устраивает!
— Как конюшни? — ахнула Прасковья Никитична.
— А вот послушайте, что рассказывает плотник, который из Троицко-Сергиевского монастыря недавно вернулся… Пришел, говорит, в монастырь кузнец из Москвы, насилу от нехристей вырвался. Стали они, вишь, его звать коней им подковывать. Он было сначала не прочь. Что ж, думает, худого нет в том. Да как увидел, что кони-то ихние в храме Божьем стоят, так он со страху и остолбенел. Глядит он и глазам своим не верит: со святых икон оклады дорогие сорваны, а сами-то иконы, что побольше, вместо перегородок в стойлах поставлены.
— Не может такого быть! — в ужасе воскликнула Роева.
— Клянется именем Христовым, что говорит правду. Все сам от кузнеца слышал. А тот, как из Москвы выбег, так без шапки, как был, к Троице прибежал да монахам все это и рассказывал… Да вот еще какую весть тот кузнец принес: нехристи-то, вишь, сюда к нам идут…
— Что ты! Что ты, Мавра! Зачем им сюда забираться!..
В эту минуту раздались по всему дому беготня и отчаянные вопли. Прасковья Никитична бросилась к двери узнать, что случилось, и на пороге столкнулась со своей свекровью.
— Скорей! Скорей все укладывай! — кричала та вне себя от волнения. — Я пока с Николушкой побуду, а ты присмотри, как прислуга все укладывает и грузит на возы.
— Куда же мы? — спросила испуганно молодая Роева.
— Бежим в Катюшино… Другого спасения нет. Скорей, скорей все укладывай, что понужнее. Да серебро и золотые вещи с собой забирай. А остальное все Григорий Григорьевич в землю зароет.
— Господи! Да что же это такое? — завопила Мавра.
— Ступай помогать молодой барыне! — прикрикнула на нее старушка. — А ты, Пашенька, — обратилась она снова к невестке, — о вещах Миколушки не заботься. Я все сама для него уложу.
— Вы его не испугайте, матушка!
— Ишь что выдумала! Он спит себе да похрапывает. Рад, видно, что лихорадка перестала трясти. Ну а ты иди скорее, иди же!
Начались опять шумные сборы. Вся прислуга бегала впопыхах, больше охая, нежели делая дело. Старушка Роева неторопливо укладывала белье, платье и все необходимое для перевязки раны своего сына, предоставляя невестке все заботы о сборе провизии и остальных вещей. Вскоре нагружены были два воза, запрягли их, и, прежде чем раненый молодой Роев проснулся, все было готово к отъезду его и всех остальных. Ему осторожно сообщили о необходимости уехать в деревню, помогли одеться и выйти в столовую. Затем все присели перед дорогой, чтобы путь был благополучен, помолились на образа и стали прощаться с остававшимися. Рыдания заглушали слова, все прощались, словно никогда уже не надеялись более свидеться.
— Береги себя, Григорий Григорьевич! — просила Анна Николаевна, обняв мужа. — Приезжай скорее к нам! Помни, если что случится, у нас другого защитника нет, кроме тебя. Николушка болен, а племянник Павлуша еще подросточек.
— Хорошо, хорошо, матушка, не замедлю к вам перебраться. Лишь только все тут устрою — и тотчас к вам!
Он сам усадил в тарантас раненого сына, жену и невестку и помог им поудобнее устроиться. В это время в другой тарантас садились старушка Нелина с дочерью и сыном, а в повозки — ключница и остальная прислуга. Кучера сняли шляпы, перекрестились, подобрали вожжи и, хвастая друг перед другом умением ездить, пустили лошадей рысью. Повозки стали понемногу отставать, а возы просто двинулись шагом. У поворота на другую улицу к ним присоединился тарантас Краевых. Бабушка и внучка тоже направлялись в имение Роевых по приглашению доброй старушки и ее мужа.
Едва только экипажи скрылись, Григорий Григорьевич приказал прислуге поднять дерн в саду, выкопать довольно глубокую яму, сложить туда вещи и снова накрыть поднятым дерном. Точно таким же способом были зарыты остальные вещи возле самого берега пруда. Все это заняло немало времени; солнце стало садиться, пока вся эта работа была кончена.
— Закладывай дрожки! — приказал Григорий Григорьевич Аксену.
Но не успел кучер вывести лошадей, как в комнаты, чуть не кубарем, вкатился Мишка, должность которого была помогать лакеям в их деле. В то время таких мальчишек называли. «казачок».
— Французы в Подлипечье! — крикнул он, переводя дух после быстрого бега.
— Врешь! — крикнул на него Роев. — Казаков, видно, принял за французов.
— Ой, нет, барин! Французы — как есть французы.
— Поглядите-ка! — велел Роев работникам. — Верно ли парень говорит?
Не успели те выбежать за ворота, как тут же вернулись страшно перепуганные, крича:
— Французы! Французы!..
Нечего было и думать закладывать лошадей. Григорий Григорьевич вскочил верхом на коренную, велел себе подать два тяжеловесных мешка с деньгами, приготовленными им заранее, перекинул их через спину лошади и поскакал вон из города.
Аксен и остальная прислуга похватали наскоро свои пожитки в мешки, вскинули их себе на спины и пустились пешком вслед за барином, уводя в поводу пристяжную лошадь, на которую навьючили, что можно было наскоро собрать из оставленного женщинами при их спешных сборах в деревню.
