Никольская община сестер милосердия приступила к сбору пожертвований на печи для отопления окопов наступающей зимой. Модель печи была выработана доктором Е. П. Радиным. Изготовленный по модели образец печи был доставлен в действующую армию, и там печь признана удобной и желательной.
Все изготовленные печи будут направляться в действующую армию на имя главных начальников снабжения армии.
Пожертвования на печи принимаются в центральном складе общины: Неглинный пр., д.15, тел. 561-10.
«Трудовая копейка», 12 сентября 1915 г.Анненков впервые чувствовал себя гостем. Он двинулся в Минск не привычно верхом, а на бронепоезде. «За Родину!» медленно, никуда не спеша шел малым ходом, а в командном вагоне Львов уступил есаулу свое место и теперь стоял у распахнутой бронезаслонки, куря одну папиросу за другой.
– Нервничаешь? – не столько спросил, сколько утвердил Анненков.
– Есть такое дело, – откликнулся товарищ и выбросил окурок. – Тьфу, аж во рту уже горчит…
– А чего нервничаешь? – теперь уже точно спросил есаул.
– Не знаю. Что-то мне не спокойно. Если угодно, чуйка…
– И что она тебе вещает? – заинтересовался Анненков-Рябинин.
Полковник спецназа хорошо знал, что пресловутая «чуйка» – вещь очень важная и не прислушивается к ней разве что законченный болван. Его самого эта чуйка много раз спасала от больших неприятностей. В том самом, бурном прошлом, которое пока еще не наступило. Возможно, теперь и не наступит…
– Сам не пойму… – Львов машинально вытащил из портсигара новую папиросу. – Вот неспокойно мне, и все. Ну, не могу я объяснить…
Анненков напрягся. Львов-Маркин был не из тех людей, которые станут дергаться и волноваться только от предстоящей встречи с царем-батюшкой.
Не слишком-то он его уважает, чтобы так переживать. Значит, что-то идет не так. А что?..
– Пойду-ка я пройдусь, – выдал вдруг Львов. – К любимым пушкам прогуляюсь, с ребятами потреплюсь… – и уже на самом выходе неожиданно добавил: – Скажи, жаль, что Сашка уехала, да?
И, не дожидаясь ответа, вышел, закрыв за собой железную, глухо лязгнувшую дверь…
Анненков остался один и тоже закурил. Что может случиться в штабе фронта? Диверсия? Ой, вряд ли! Диверсантов тут, кроме него, пожалуй, что и во всем свете не сыщется. Налет вражеской кавалерии? Еще менее вероятно – группа генерала Гарнье понесла такие потери, что конницы у немцев почитай что и не осталось. А что тогда? Что?..
На столе штабного вагона зазуммерил телефон. Анненков поднял трубку:
– Командир, с поста на передней платформе передают: Минск видно.
– Понял, – ответил есаул и дал отбой.
Он встал и прошелся по низкому вагону, чуть не задевая потолок головой. Поправил ордена, проверил оружие. Все хорошо. А было бы еще лучше, если бы не чуйка Львова…
Бронепоезд медленно вползал на минский вокзал, за ним теснились два эшелона с солдатами. И вдруг…
Словно громом грянула передняя трехдюймовка, и высоко в небе вспухло ватное облачко шрапнели. Но пушка не умолкала, посылая вверх снаряд за снарядом, а там пытался увернуться от разрывов неуклюжий двухмоторный биплан странных очертаний. Но вот от самолета повалил дым, и он пошел на снижение, все круче и круче забирая к земле. Пушка грохнула в последний раз, и стало видно, как от самолета с германскими крестами на крыльях и фюзеляже полетели ошметки. Грянуло «ура!», а Анненков-Рябинин лишний раз поразился тому, какая все-таки это надежная вещь – чуйка…
…Когда началась орудийная пальба, на вокзале вспыхнула паника. Свита пыталась увести Николая прочь от этого страшного места, но тот замер, словно изваяние, и лишь неотрывно смотрел в небо, где шрапнельные пули пытались нащупать аэроплан. А когда германец задымил и начал падать, император все так же каменно повернулся к генералам:
– Вот, германские аэропланы уже и сюда добираются, – произнес он без всякой интонации. – А вы ничего не предпринимаете, господа. Почему?
Эверт покраснел и принялся оправдываться, что это – одиночный аэроплан и вряд ли мог нанести большой ущерб, но самодержец остановил его движением руки:
– Нам с вами, Алексей Ермолаевич, хватило бы одной маленькой бомбы. С лихвой. А сколько у него их было, мы не знаем…
На этом его перебил грохот, раздавшийся в небе. Аэроплан исчез в облаке взрыва. Николай покачал головой:
– Сбившего – к «Георгию». И весь орудийный расчет – к «Георгию»!
И в этот момент на вокзал медленно вполз зашитый железом бронепоезд. На передней платформе все еще задирала свой хобот вверх трехдюймовка с большим щитом. А возле щита по стойке «Смирно!» стояли офицер и несколько солдат.
– Молодцы! – крикнул им Николай.
– Рады стараться! – рявкнули в унисон солдаты, и в их крике утонуло офицерское «Покорно благодарю!».
