— Стас, — прошептала она. — Я не могу без тебя. Не уходи. Не отталкивай меня.
— Господи, детка, что же мы делаем! — Волжин поднял ее на руки и понес в спальню.
— Стас, скажи, ты не разлюбил меня? — спрашивала Юлька, пока он осторожно снимал с нее обтягивающую грудь маечку.
— Дурочка ты моя, — провел пальцами по губам жены Волжин и почувствовал, как напряглось ее тело в ожидании ласки. Легкие руки стали гладить его серебристый затылок, и он, ощущая одной ей принадлежащий и ни с чем не сравнимый запах свежести, растворялся в Юлькиной нежности. Волжин легко приподнял ее и положил на себя. — Я хочу, чтобы ты накрыла меня своими волосами. Тебе так нравится? Или ты хочешь по-другому?
— Стас, — вспыхнула от стыда Юлька, — разве можно спрашивать об этом?
— Детка, я все время забываю, что ты стыдлива, как барышня. Я же твой муж. Когда же ты перестанешь меня стесняться.
— Наверное, никогда, — прошептала Юлька и смущенно закрыла лицо волосами.
Волжин чувствовал прижатые к его груди затвердевшие женские соски и легкую дрожь в ее теле и, угадав момент, медленно вошел в нее, уносясь ввысь.
— Какая же ты сладкая, девочка моя, — сказал он, почти не двигаясь. — Посмотри на меня. Я хочу видеть твои глаза.
Она слегка приподнялась и послушно заглянула в бездонный омут его черных глаз.
— Детка, я уже не могу. Ты как? Я хочу вместе с тобой.
— Да, — выдохнула Юлька и от одних его слов почувствовала, как конвульсивно сжимается и разжимается все внутри, вовлекая в водоворот наслаждения.
— Умница моя, — прохрипел Волжин и, сделав несколько ритмичных движений, замер, учащенно дыша. — Эй, как ты себя чувствуешь в семейной неволе?
«Это сладкая неволя», — подумала Юлька, оставив вопрос без ответа.
Глава шестнадцатая
Новорожденный в небеРанним утром, когда ветер подхватывал и кружил уже частично опавшую желтую листву, Юлька приехала в медицинский центр «Аэрофлота», чтобы приступить к прохождению ВЛЭКа. На пятом этаже, куда приносили анализы, подозрительно топтался тучный пилот. Она вспомнила смешную историю о том, как один страдающий почечной недостаточностью бортинженер, подкараулив молодого бортпроводника, ставящего в окошечко баночку с драгоценной янтарной жидкостью, тут же схватил ее и поставил на листочек с собственной фамилией, а на направление молодого человека поставил свою баночку. В результате пилот успешно прошел комиссию, а бортпроводника положили в стационар на обследование, невзирая на его отчаянную ругань и ощутимое сопротивление. На всякий случай Юлька дождалась, когда к окошку подошла медсестра, забрав ее баночку.
У дверей дерматолога наблюдалось целое столпотворение. Специалист работал только в утреннюю смену. И те, кому не доставался талон, уезжали, делая вторую попытку на следующее утро.
— Может, нам список завести и с вечера записываться на очередь за талонами? — не то в шутку, не то всерьез предложил Толик Петров, которому и на второй день не досталось талонов.
— Я думаю, надо на руке еще для верности номера записывать, — хохотнул Паштет. Некоторые уже и не помнили его фамилии, так прилепилось к нему это прозвище.
— Тише! — возмутилась медсестра, вышедшая на шум из кабинета. — Поимейте совесть, невозможно же работать. Сегодня будем принимать в порядке живой очереди. Так что успокойтесь. Всех примем.
В коридоре раздался всеобщий вздох облегчения.
Не заметив, как резко открылась дверь кабинета, стоявший к ней спиной молодой стюард с замысловатой прической отлетел, чуть не свалившись на пол.
— Вот хорошо, одним меньше стало, — прокомментировал Толик Петров.
— Представляете, уже второй день хожу к доктору на прием. На его вопрос, как дела, я отвечаю: «Задень не подрос», — смешил публику Андрюшка Сонин.
— Кто не подрос? — спросили из очереди.
— Не кто, а что, — с серьезным видом ответил Андрюшка.
Молодой бортпроводник, потиравший на затылке шишку — результат контакта с дверью, — напомнил ей темноволосого с живыми карими глазами Володю Чернякова, которого она когда-то проводила стажером. Рейс был в Сочи, где экипаж находился в течение двух дней. После плавания в море до изнеможения, до истомы, члены экипажа выходили из моря пошатываясь, укачанные волной, и падали на песок. Нежась под ласковыми лучами кавказского солнца, слушали песни Володи, поющего под гитару, которую он всегда и везде брал с собой. По побережью разносился его чуть хрипловатый, обаятельный голос.
Где ты? Иду искать тебя по свету. Я взял за чистую монету Все, что сказала мне тогда. Память взяла с собой лишь дорогое…
Большинство песен Володи посвящались любимой жене Наташе, работающей стюардессой. Он очень скучал, расставаясь с ней, а летать вместе семейным парам тогда не разрешалось. Вот и изливал Володя свою грусть-тоску в песнях.
Впоследствии Черняков записал эти и другие свои песни на студии и выпустил сольный альбом. Расставшись с «Аэрофлотом», Володя Черняков стал известен как не последний человек в музыкальном направлении «шансон».
А как пела стюардесса Галка Архипова! Словами не описать. Опера много потеряла без такого контральто.
Незаметно — за шутками, смехом и воспоминаниями — Юлька прошла медицинскую комиссию и поехала в службу бортпроводников сдавать профессиональный зачет на компьютере да экзамен по английскому, чтобы потом с оценочным листом прийти в инспекцию продлить срок летного свидетельства и допуск на определенные типы самолета. Какова же была ее радость, когда в службе ей предложили взять недельный отпуск, а уже потом приступить к работе.
— Стас, у нас есть возможность слетать в Женеву к Илье. Я оформила отпуск и могу выписать требование на бесплатный билет и для тебя с девяностопроцентной скидкой, — радостно сообщила Юлька мужу, как только вернулась домой.
— Я еще способен оплатить стопроцентную стоимость билетов в оба конца. И если ты считаешь, что ради этих скидок стоит выходить на работу, которая, в конце концов, сломает тебя, то глубоко ошибаешься.
— Стас, ну пожалуйста, не злись, — заглядывала ему в глаза Юлька, и злиться на нее в эти минуты и в самом деле было невозможно.
Двое суток спустя они уже летели к сыну Илье, принявшему это известие с неописуемым восторгом.
Три дня пронеслись, как одна минута. Время от времени Юльку просто распирало от счастья. Она не могла спокойно смотреть на мужа и сына, когда они были рядом, такие похожие своим бодровским прищуром темных глаз. То она брала под руку мужа, прижимаясь к нему и становясь похожей на ласкового зверька, то обнимала сына и целовала его в еще юношеские не знавшие бритвы щеки, то убегала вперед и смотрела на них издалека, потом снова подбегала и уже обнимала обоих. Проходя мимо, люди не могли не улыбнуться, глядя на счастливую троицу, излучавшую радость.
