Он спокойно велел всем подойти к одному из кораблей, на котором хранились военные трофеи (в Акциуме его флоту едва удалось совершить этот маневр – спасти сокровища). Победитель Октавиан не найдет ни одной монеты – сможет ли он и дальше платить солдатам обещаниями?
Несмотря на протесты, император организовывал офицерам побег. Вынимал из казны мешки с золотом, сам наполнял драгоценностями их сумки:
– Возьми еще эту гравированную инталию и маленькую камею. Говорю же, бери! Этот крошечный предмет стоит больших денег. Идеально, когда нужно спрятать ценность. Ты купишь себе перевозчиков…
Он вручил им сопроводительные письма для греков-союзников и для своего комиссара в Коринфе – если, конечно, он еще оставался там комиссаром и Октавиан не достиг восточного берега полуострова! Все плакали, и на этот раз он их успокаивал. Они обнялись в последний раз, и вскоре египетская эскадра подняла якоря.
Глава 23
Цезарион был встревожен. Он беспокоился уже несколько недель, с тех пор как перестал получать известия и понял, что партии зерна больше не поступали: с момента открытия навигации из всех торговых кораблей с грузом, отправляющихся в Грецию, максимум четверть возвращалась в Александрию; необязательно быть магом, чтобы догадаться, что остальные пошли ко дну!
– Возможно, из-за шторма? – осторожно предположил диоисет, исполняющий обязанности главного министра-казначея. – Летние бури иногда относят суда на рифы Тенарона или мыса Малея…
Молодой фараон отнесся к этому замечанию скептически. Он лишь надеялся, что все отправляемые им корабли были потоплены только после того, как доставили груз. Иначе…
По правде говоря, трудности и предательства начались еще в Самосе. Сначала Цезарион получал вести дважды в неделю. Именно так он узнал о переходе на сторону неприятеля бывшего консула Планка и его племянника Тиция, которые ночью сели на судно и отправились в Италию. «Разумеется, – писала Царица, – для императора тяжело было потерять старого товарища, но что касается меня, то я не сержусь. Этот льстец, этот комедиант Мунаций Планк, всегда готовый угождать, изображая себя паяцем на наших пиршествах, перестал забавлять меня после нашего приезда на остров. Марк тогда рассердился на меня… Однажды вечером, когда Планк проявил себя истинным сенатором, каким он и является, я при всех заявила ему, что его язык годится только для того, чтобы чистить подошвы и подтирать задницы. Кажется, ему не понравилась моя шутка… Скатертью дорога!»
Цезарион сожалел, что общение с солдатами сделало Царицу такой грубой; в остальном же он не придавал значения ее поступкам, ведь с самого детства смотрел на все события ее глазами – если мать была довольна, он тоже был доволен. Или пытался таковым казаться…
К несчастью, предательство Планка повлекло за собой серьезные последствия, так как перебежчик донес Октавиану о существовании завещания Антония. Этот весельчак и балагур три года назад в Риме лично передал этот документ на хранение весталкам; Антоний надиктовал его как раз перед вторым походом на Армению и, как настоящий римский патриций, сдал запечатанный свиток под покров храма Весты. Проинформированный Планком-шутом, Планком-предателем, Октавиан совершил беспрецедентный, незаконный и святотатственный поступок: потребовал у великой Весты отдать ему завещание живого человека! В то время это было более шокирующим, чем осквернить могилу. Затем, взломав печать, прочел в Сенате выдержки из документа, умолчав о его дате. Это было завещание, согласно которому все царство делилось между детьми Клеопатры, а также подтверждалось происхождение Цезариона. Антоний, казалось, бросил вызов римскому народу, устроив «Праздник Дарения» в Александрии, который Сенат никогда не ратифицировал. Стали даже утверждать, что недостойный отец лишил наследства своих дочерей от Октавии! Словом, Октавиан наделал много шума вокруг этого завещания, которое на самом деле содержало только одно необычное условие: если Антоний умрет в бою, то его тело следовало немедленно отправить в Александрию, где и должна была состояться церемония погребения. «В Египет? – загудел народ. – К этой ведьме? Он хочет сделать из Александрии новую столицу мира? Он предал нас! Смерть египтянке!»
Царица поведала старшему сыну, что этот скандал произвел большое впечатление на Антония: он не мог высказать свои возражения, сообщить, что Октавиан пометил более поздним числом давние события и исказил его намерения. У него больше не было ни друзей, ни связей в Риме… А впрочем, что он мог бы сказать? А? Между нами говоря?.. Сегодня историки задаются вопросом, чем можно объяснить так явно выраженную после поражения потребность Марка Антония умереть вместе с Клеопатрой… Уже давно было очевидно, что он имел твердое намерение сохранить и козу, и капусту (выждать, чья возьмет), поддержать равновесие между Римом и Александрией, Клеопатрой и Октавией. Но как порядочный человек, он был не вправе плутовать с потусторонним миром.
Так был решен вопрос об условности римского брака и о защите Октавии. На нарушение тайны своего завещания он ответил письмом, которого Клеопатра ждала целых девять лет: «Собирай свои вещи».
«Собирай свои вещи», – написал он своей римской супруге, которая тотчас же покинула дворец вместе с шестью детьми.
Клеопатра была удовлетворена. Цезарион тоже. Только по другим причинам: из завещания он узнал, что Антоний не собирался его устранять, поскольку предполагал, что умрет раньше Цезариона, и в данном документе подтвердил его власть над Египтом и право на управление Римом. Неужели муж его матери отдавал ему собственную жизнь? А не своим детям?
Сначала мальчик удивился, затем испытал чувство облегчения, которое, в свою очередь, вызвало у него недоумение. Неужели в глубине души он все-таки хотел убить своих братьев? Он решил навестить трех «младшеньких», и это было как раз в тот день, когда он попытался убедить Селену открыть глаза на красоту окружающего мира.
– Скажи, – за ужином обратился к нему Антилл, – ты серьезно думаешь жениться на моей сестре?
– Серьезно, – ответил Цезарион. – Я в самом деле на ней женюсь.
– Заметь, она ведь в некотором роде необычная. Не глупая, просто слегка чудаковатая. Для царицы это допустимо… Но для женщины!
Антилл хвастал тем, что в свои четырнадцать лет уже переспал с двумя служанками, что было вполне возможно. А Цезарион, хоть и был старше, еще ни с кем не «спал». Мало того, когда начинали заговаривать о подобных вещах, он покрывался густым румянцем и после этого два дня ходил сердитым. Он резко ответил:
