– Эй, тут где-то «Денино» по левому траверзу, кому-нибудь хочется пиццу зацепить? – Риторически, похоже.
Под высокую ажурную арку Бейоннского моста. Нефтяные резервуары. Танкерное движение не спит никогда. Пристрастие к нефти постепенно сливается с другой национальной скверной привычкой – неспособностью справляться с отходами. Максин чует мусор уже некоторое время, а теперь вонь усиливается – они приближаются к высоченному хребту дряни. Заброшенные ручейки, странно светящиеся каньонные стены отходов, запах метана, смерти и тленья, химикаты, непроизносимые, как имена Бога, кучи свалок больше, чем Максин себе представляла, достигают 200 футов над головой, если верить Сиду, выше типичного жилого здания в Брехнем Уэст-Сайде.
Сид глушит мотор и ходовые огни, и они устраиваются за островом Лугов, на перекрестке Свежей и Артуровой прораней, токсичность-центральная, темный фокус утилизации отходов Большого Яблока, все, что город отверг, чтобы и дальше притворяться самим собой, а тут вдруг в самом сердце всего – 100 акров совершенно нетронутых болот, прямо под Северо-Атлантическим пролетным путем, отчужденные по закону от застройки и сброса мусора, болотные птицы спят себе спокойно. Что, учитывая недвижимостные императивы, правящие этим городом, вообще-то, если угодно, блядь, угнетает, потому что ну сколько оно еще протянет? Сколько эти твари невинные еще могут рассчитывать на здешнее убежище, хоть кто-нибудь? Вот он, в аккурат тот клок, от которого поет душа застройщика – как правило: «Эта земля – моя, и та земля – моя же».
Каждый пакет из «Доброго пути», набитый картофельными очистками, кофейной гущей, несъеденной китайской едой, использованными платками и тампонами, бумажными салфетками и одноразовыми подгузниками, сгнившими фруктами, просроченным йогуртом, что Максин когда-либо выбрасывала, – где-то здесь, помноженный на всех ее знакомых в городе, помноженных на всех ее незнакомых в городе, с 1948 года, когда она еще даже не родилась, и то, что, как она считала, потерялось и пропало из ее жизни, лишь вступило в коллективную историю, а это как быть евреем и обнаружить, что смерть не есть конец всему, – вдруг лишиться утешения абсолютного нуля.
Островок ей что-то напоминает, и до нее не сразу доходит что. Словно можно сунуться в высящуюся пророческую свалку, этот совершенный негатив города в ее кишащей мерзкой невнятности, и отыскать там комплект незримых ссылок, на которые можно кликнуть и слиться плавным монтажным переходом наконец в нежданное пристанище, часть древнего устья, неподверженного тому, что произошло, что продолжало происходить, со всем остальным им. Как и за островом Лугов, застройщики гоняются и за ПодБытием. Кто бы из перелетных посетителей ни был сейчас там, доверяя его неприкосновенности, однажды утром – чересчур рано – их грубо постигнет неприятный сюрприз, шепчущий натиск корпоративных пауков, сетевых поисковых агентов, у которых все чешется, до того им невтерпеж все проиндексировать и растлить еще один клок прибежища ради своих собственных далеко-не-бескорыстных целей.
Долгое жуткое ожидание, убедиться, что они стряхнули федералов или кто они там еще. Незримо вон там, шевелится где-то поблизости, тяжелая машинерия, слишком уж глубоко в этих раннеутренних часах.
– Я думала, эта свалка больше не работает, – грит Максин.
– Официально последняя баржа пришла и ушла обратно где-то в конце первого квартала, – припоминает Сид. – Но они по-прежнему в деле. Разравнивают, глушат, запечатывают и укрывают сверху, превращают все в парк, еще один япповый ресурс для семейного отдыха, Джулиани готов с деревьями обниматься.
Немного погодя Марка и Сид пускаются в одну из тех тихоголосых эллиптических дискуссий, что родители ведут о своих детях, в данном случае – главным образом о Талит. Коя, подобно своим братьям, может, сейчас и взрослый человек, но отчего-то требует негибких расходов времени и беспокойства, словно по-прежнему неблагополучный подросток, нюхающий растворители для маркеров «Шарпи» где-то на задворках женского монастыря Святого Духа.
– Странно, – Сид раздумчиво, – видеть, как этот парнишка Мроз морфировал в то, чем стал сегодня. В колледже-то он был вполне милый гик. Она его домой привела, мы подумали, ОК, у пацана все чешется, слишком много экранного времени, общаться может, как все они, но Марка решила, что видит перед собой хороший потенциал кормильца.
– Это Сид шутит – эй, живи вечно, сексистская свинья. Мысль же всегда была в том, чтобы Талит сама умела о себе позаботиться.
– А совсем скоро мы их уже все меньше и меньше видели, у них столько денег, что хватало на симпатичную хазу в ЮХе.
– Они снимали?
– Купили, – Марка несколько отрывисто. – Заплатили наличкой.
– К тому времени у Мроза вышли профили в «Подключенном», в «Рыбе», потом «хэшеварзы» попали в список «12 на присмотреться» «Репортера Кремниевого Переулка»…
– Вы следили за его карьерой.
– Я знаю, – Сид, качая головой, – нелепо, да, но что нам было делать? Они нас отрезали. Выглядело так, что они активно искали ее, той жизни, что у них сейчас, этой удаленной, виртуальной жизни, а все мы остались тут, в мясной местности, моргать изображениям на экране.
– Оптимистический вариант, – грит Марка, – он такой: Мроз был невинным гиком, а его растлил бум дот-комов. Как же, как же. Пацан он был левый с самого начала, связан обязательствами с теми силами, какие не дают публичной рекламы. Что они в нем увидели? Все просто. Глупость. Многообещающую глупость.
– И эти силы, – Максин, пытаясь игнорировать обычный подтекст Марка, вы параноите, – и, возможно, их отчуждение вас, что на самом деле входило в их программу, – этого Талит не планировала.
Оба пожимают плечами. Марка, быть может, чуть более обиженно.
– Мило так думать, Макси. Но Талит сотрудничала. Чем бы оно ни было, она вошла в долю. А не обязана была.
Промышленный грохот с задворок болот, из-за гигантских утесов разора стал непрерывным. То и дело рабочие, по давней традиции Ассенизационного департамента, пускаются в продолжительные диалоги воплями.
– Странная у них смена, – кажется Максин.
– Ну. Для кого-то приятные сверхурочные. Почти как будто что-то замышляют, о чем не хотят, чтобы кто-либо знал.
– А когда кому-то хотелось знать? – Марка, на миг входя в роль бомжихи из ее актовой речи в Кугельблице, единственной личности, преданной спасению всего, что город желает отвергнуть. – Либо они наверстывают упущенное, либо готовятся снова открыть свалку.
Визит президента? Кто-то снимает кино? Кто знает.
Откуда-то возникают ранние чайки, принимаются изучать меню. Небо приобретает подглазурное сияние полированного алюминия. Кваква с завтраком в клюве подымается со своей долгой вахты на краю острова Лугов.
Сид наконец заводит двигатель, направляется обратно по Артуровой прорани и в бухту Ньюарк, у мыса Кирни принимает вправо, в заброшенную и поруганную реку Пассаик.
– Высажу вас, как только смогу, а затем вернусь на свою секретную неизвестную базу.
