Теперь предстояло подумать, в каком округе и даже полку буду командовать ротой для ценза. Уже 2 года и <? > месяцев, как я выбыл из батальона, а потому, чтобы соблюсти долг приличия, послал телеграмму помощнику командира полка по строевой части полковнику Смирнову, желательно ли мое возвращение в батальон для цензового командования ротой, и получил самый благожелательный ответ. Лишь после этого я заявил в учебную часть, что хочу вернуться в свой батальон командовать ротой.
Учебная часть подвела итоги окончания дополнительного курса и объявила их нам. Итак, подлежали причислению к Генеральному штабу 48 человек — 15 гвардейских и 33 армейских офицера. Кроме того, считался успешно окончившим дополнительный курс Врангель, который по собственному желанию уходил в свой лейб-гвардии Конный полк. Академия ему была нужна, чтобы скорее получить эскадрон и чин ротмистра гвардии, приравнивавшийся в случае ухода в армию к полковнику. Офицеры болгарской армии — все 9 человек — считались окончившими успешно дополнительный курс. Прослушали дополнительный курс без причисления к Генеральному штабу 14 человек — 10 армейских офицеров и 4 офицера гвардии, среди которых был и известный уже нам Кульнев. В кулуарах ходили слухи, что за Кульнева усиленно кто-то хлопотал, но здесь Щербачев и Баиов проявили исключительную твердость и не пошли ни на какие сделки с совестью.
Интересно сделать сопоставление подлежащих причислению к Генеральному штабу с числом офицеров, принятых на младший курс.
Эта таблица говорит о жестком отсеве из академии. Немногим больше трети поступивших в академию причислялось к Генеральному штабу. Была ли здесь придирка со стороны начальства академии? Я бы этого не сказал. Правда, для армии, имевшей в кадрах мирного времени 1300 000 человек, причисление к Генеральному штабу 48 человек было каплей в море, но зато происходил уже действительный отбор. Соотношение между армейскими и гвардейскими офицерами колебалось незначительно. Но если посмотреть по родам войск, то наибольшие потери, а именно 48 офицеров из 76 человек отсеянных, понесла пехота. Такое обстоятельство было прискорбно. Причислялись к Генеральному штабу в основном люди «с ученым кантом и бархатным воротником», т. е. артиллеристы и саперы. Правда, этот контингент офицеров уже в военном училище проходил трехлетний курс обучения, а не двухлетний, как в пехотных училищах. Из пехотных же офицеров шли в академию по большей части те, кто окончил не военные училища, для поступления в которые требовалось общее среднее образование, а юнкерские. Отсутствие необходимых знаний сказывалось в академии, когда приходилось самостоятельно работать.
По окончании основных двух курсов мы имели право носить академический знак. Согласно приказу по военному ведомству от 26 мая 1910 года, я считался окончившим дополнительный курс и за отличные успехи в науках произведен в штабс-капитаны со старшинством 23 мая 1910 года. Мы продолжали носить форму той части, в которой служили. По причислении к Генеральному штабу, за исключением конников, мы должны были все откомандовать два года ротой (это касалось и артиллерии). Кавалеристы на год шли в офицерскую кавалерийскую школу, а затем в строй для командования эскадроном.
В начале 1910 года Николай II побывал в артиллерийской и военно-инженерной академиях. Начальство нашей академии тоже усиленно готовилось к приему императора. Но он так и не приехал ни к нам, ни в военно-юридическую академию. Эти две академии не пользовались почетом. Академия Генерального штаба была не в чести у дома Романовых еще с 1862 года, когда часть преподавателей и слушателей-поляков, среди которых был генерал героической коммуны Домбровский, приняла участие в польском восстании. Юридическая же академия считалась либеральным военным учебным заведением.
Не добившись посещения академии в течение года, свитский генерал Щербачев, однако, добился приема нашего выпуска Николаем II.
В последних числах мая мы по железной дороге отправились в Петергоф. Оттуда нас доставили во дворец в Александрии. В одном из залов дворца мы построились в шеренгу по старшинству баллов при выпуске. Не приведенные к Генеральному штабу стояли на левом фланге с интервалом в 10 шагов. На их правом фланге находился Кульнев. На нашем — начальник Генерального штаба, а рядом — начальник академии, правитель дел и заведующий нашим курсом полковник Юнаков. Дожидаться прибытия Николая II нам пришлось около часа, так как он принимал парад какого-то гвардейского кавалерийского полка по случаю полкового праздника.
Но вот скомандовали: «Смирно, господа офицеры», — и в зал вошел, расправляя усы, Николай II. Подойдя к правому флангу, он выслушал рапорт начальника академии, вручившего ему книгу трудов слушателей нашего курса. Николай II стал обходить слушателей, здороваясь за руку и задавая всем один вопрос: «Какой части и где она стоит?» Так постепенно он дошел до конца причисленных. Затем ему начальник академии пояснил, что дальше идут уже не попадающие в Генеральный штаб. Увидев Кульнева, очевидно лично ему знакомого, Николай II довольно долго с ним разговаривал, а затем, обратившись к непричисленным, поздравил их с переводом в Генеральный штаб. Если бы это было во времена Павла I, то не успевшие в науках были бы переведены в Генеральный штаб, а мы, успешно окончившие, ходили бы еще непричисленными. Но существовал закон, и все осталось, как положено.
Этим и закончилось наше представление. Николай II ушел, нам предложили позавтракать в соседних комнатах. Выпив по рюмке водки и немного закусив, мы поспешили вернуться в Петергоф, а затем и в Петербург. Ни у кого не было желания задерживаться во дворце. Больше я уже Николая II с его бесцветными, ничего не выражающими глазами не видел.
Гораздо оживленнее и веселее прошел наш товарищеский ужин в академии. Начальство академии и преподавательский состав приглашались уже по выбору. На ужине было шумно и весело. Все мирно разошлись, не зная, что, может быть, видимся с некоторыми в последний раз.
3 июня 1910 года приказом по Генеральному штабу я был причислен к Генеральному штабу и откомандирован в штаб Туркестанского военного округа. По окончании академии нам выдавалось пособие в 1300 рублей на первоначальное обзаведение лошадью со всей принадлежностью. Кроме того, разрешался двухнедельный отпуск, 5 июня я уехал к своим родителям в Белебей.
Что же дала, в конечном счете, мне академия? Нет сомнения, что она расширила теоретический кругозор, напитала знаниями, которые нужно было как следует еще переварить, а самое главное, найти применение им в жизни.
Профессор Данилов не раз говорил нам с кафедры, что настоящая учеба начнется после окончания академии, и тот, кто остановится на тех знаниях, которые он вынес из академии, безвозвратно отстанет. Академия привила мне любовь к военной истории, научила извлекать из нее выводы на будущее. К истории я вообще всегда тяготел — она была ярким светильником на моем пути. Необходимо было и дальше продолжать этот кладезь мудрости.
Что же касается практической подготовки к службе в Генеральном штабе, то здесь мы получили не очень много. Групповые упражнения развивали тактическое мышление, но такого рода занятий, как военная игра, у нас и в помине не было. Между тем с этим мы столкнулись с первых же шагов своей работы и в войсках, и в штабах. Метода проведения военных игр, метода свободного творчества в них академия не раскрыла своим адептам. Короче говоря, мы были выпущены в жизнь больше теоретиками, чем практиками. От нас самих уже зависело сделаться практиками. Но академия приучила нас к напряженной работе и к выполнению работы в указанный срок.
