Что касается Мале, ценного инструмента, то он должен был уступить командование в Париже Массене[389], который, как и я, находился в отставке и немилости»[390].
Потрясающее признание! Как видим, Фуше прямо обвиняет Талейрана в покровительстве заговору генерала Мале и называет его в числе членов незаконного Временного правительства.
Веры подобным признаниям Жозефа Фуше нет никакой, однако в этом деле имеется один весьма любопытный факт: по своим убеждениям расстрелянный Клод Франсуа Мале был якобинцем, а вот происходил он из древней аристократической семьи, принадлежавшей к роду… Перигоров.
Впрочем, это ровным счетом ничего не доказывает. К тому же кого только не называли в числе этого «Временного правительства»: и упомянутого Фуше, и маршала Ожеро, и Лазара Карно, и вице-адмирала Трюге, и сенаторов графа де Вольнэ с Домиником Жозефом Гара…
* * *
В конце 1812 года в Париже все только и говорили, что об уничтожении Великой армии Наполеона в снегах России. Рассказывали, что потеряно все: люди, лошади, орудия и имущество… Но вот оттуда вернулся ставший в 1811 году министром иностранных дел Юг Бернар Маре, герцог де Бассано.
— Видите, как все преувеличено, — с усмешкой сказал тогда Талейран императрице. — Вот Маре вернулся, а говорили, будто бы все имущество потеряно!
Бедняге Маре вообще часто доставалось от Талейрана. Вот, например, еще одна его шутка, ставшая хорошо известной в модных салонах. Однажды Талейран вдруг заявил, что знает человека еще более глупого, чем Маре.
— И кто же это? — переспросили его.
— Это герцог де Бассано.
Что же касается Наполеона, то подобных острот Талейрану было мало. Его ненависть шла гораздо дальше. Он всем тогда говорил «пророческие слова, леденящие сердца французов: наконец-то, вот оно — начало конца»[391].
Конечно же негативные высказывания Талейрана доходили до Наполеона, и однажды он не выдержал и возмутился:
— Как вы осмеливаетесь появляться передо мной. Я вас хорошо знаю, знаю, на что вы способны. Вы предали все правительства и предадите еще тех, с кем вы сейчас делаете вид, что связаны. Но я не доставлю вам удовольствия выслуживаться перед ними за мой счет. Я накажу вас, как вы того заслуживаете.
В ответ Талейран разыграл высшую степень удивления и попросил конкретизировать обвинения.
— Вашими обвинителями являются ваши письма. Вы мастер писать их, покрывая все густой завесой намеков и полунамеков. Но я умею разрывать ее. Вам не удастся меня обманывать.
После этих слов Наполеон повернулся к Талейрану спиной.
Подобные сцены имели место не раз и не два. Император даже грозил отправить Талейрана в ссылку. Но за этим, как правило, ничего не следовало. «Успокоить Наполеона было еще легче, чем разозлить»[392].
Как ни странно, в те тяжелейшие для страны времена Наполеон стал серьезно задумываться над тем, чтобы вернуть портфель министра иностранных дел в руки Талейрана. Нам трудно понять это побуждение императора, но факт остается фактом: взрывной корсиканец «испытывал огромное доверие к дипломатической ловкости Талейрана и признавал его влияние на иностранные кабинеты»[393].
Генерал Арман де Коленкур в «Мемуарах» подтверждает это. Он пишет о том, что к концу зимы 1812 года «император стал лучше обращаться с Талейраном. Он даже несколько раз беседовал с ним. Однажды вечером он задержал его у себя до очень позднего времени, что весьма обеспокоило мадам Бассано, которая видела в Талейране преемника своего мужа. Император, которому было известно ее беспокойство, а также и беспокойство, возбужденное этим у его министра, рассказал ему о предложении, которое он несколько дней назад сделал Талейрану (отправиться в Варшаву для руководства польскими делами во время его похода и для наблюдения за Веной и Германией; Талейран принял это поручение). Император добавил (впоследствии он мне это подтвердил), что Талейран сослужил бы ему прекрасную службу в Польше и даже в Курляндии через посредство матери своей племянницы, если бы кампания имела успех, на который он надеялся»[394].
Помимо этого, Арман де Коленкур рассказывает: «Я считаю, что Талейран, который был очень рад возвратиться к делам, не говорил никому о проекте, доверенном ему императором в секретном порядке; но он открыл себе кредит на 60 тысяч франков в Вене, потому что, как он потом объяснял, не существует прямых банковских переводов из Парижа в Варшаву, а он не хотел испытывать задержек или затруднений сейчас же по приезде. Император, когда его первый гнев против Талейрана остыл, впоследствии в согласии с общественным мнением объяснял этот шаг желанием Талейрана тайно довести до сведений венской почты, что он возвращается к делам, но в первый момент, когда он через парижскую почту или через полицию узнал о поступке Талейрана, а вдобавок еще оказалось, что об этом назначении говорят в салонах, то сочетание светской болтовни с посылкой извещения в Вену привело его в бешенство против Талейрана, которому он приписывал эту нескромность. Если бы не герцог де Ровиго, Талейран был бы сослан, так как приказ об этом был отдан дважды»[395].
Все тот же Арман де Коленкур передает нам слова Наполеона следующим образом: «Талейран поступил безрассудно, покинув министерство, так как он продолжал бы вести дела до сих пор, а теперь его ничтожество убивает его. В глубине души он жалеет, что он больше не министр, и интригует, чтобы заработать деньги. Его окружение всегда нуждается в деньгах, как и он, и готово на все, чтобы добыть их. Он хотел внушить всем, что я не могу обойтись без него, а между тем мои дела шли не хуже с тех пор, как он в них больше не вмешивается. Он слишком скоро позабыл, что договоры, которые он подписывал, были продиктованы битвами, выигранными французами. Никто в Европе не обманывается на этот счет. Мне нравился ум Талейрана. У него есть понимание, он глубокий политик, гораздо лучший, чем Маре, но у него такая потребность в интригах и вокруг него вертится такая шваль, что это мне никогда не нравилось»[396].
Генерал заступился за Талейрана: «Я заметил императору, что желание возвратиться к делам, которое он ему приписывает, лучше всего доказывает, что Талейран не совершил той нескромности, в которой его упрекают; он не такой человек, чтобы даже ради соображений, связанных с семейными отношениями его племянницы, заранее хвастать поездкой в Варшаву, так как он слишком хорошо знает императора, чтобы быть нескромным, и слишком умен, чтобы его можно было заподозрить в том, что он сделал глупость или допустил бесцельную нескромность. Я добавил, что тут есть, наверное, какая-то интрига, которой император не знает, и что он разберется в ней, если вызовет Талейрана»[397].
