Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
Можно пережимать? Голос Вирджилио, хоть и приглушённый маской, но всё равно громкий, заставил Тома вздрогнуть: нет, подождите! Он сорвался на крик. Все взгляды обратились на медбрата; пальцы застыли над телом; руки, согнутые в локтях под прямым углом, распрямились; операция приостановилась; координатор просочился к столу и наклонился к уху Симона Лимбра. То, что он прошептал самым ласковым голосом из всех возможных, провалилось в пустоту смерти, и Ремиж это знал, но всё равно продолжал шептать, словно литанию: ведь он обещал — и он перечислял имена тех, кто провожал мальчика в последний путь; он шептал, что Шон и Марианна здесь, рядом, и конечно же малышка Лу, и бабуля, и Жюльетта, она тоже с ним, — Жюльетта, которая в данный момент уже всё знала, знала, что случилось с Симоном; звонок Шона раздался около десяти вечера, после того как девушка отослала около дюжины сообщений на мобильный Марианны, каждое последующее всё более и более сумбурное; она с ума сходила от волнения: непостижимый звонок, несвязная речь; казалось, отец Симона забыл язык: он не мог сформулировать ни одной фразы, но его хрип, да, отдельные слоги, промямленные звуки, вздохи; и тогда Жюльетта поняла, что и не ожидала услышать ничего другого, что это нельзя описать словами: таких слов просто нет — и ей надо слушать именно это; и она ответила, на одном дыхании: я сейчас приду; а затем бросок из дома, бег в ночи, дорога к квартире Лимбров; она бежала вниз по склону, без пальто, без шарфа; она не накинула даже кофты, эльф в кроссовках; в одной руке зажаты ключи, в другой — телефон; и вскоре стеклянный холод стал обжигающим; спуск измотал её, сломанная статуэтка, несколько раз избежавшая падения, ибо она уже с трудом координировала шаги: ноги заплетались, дыхание срывалось; Симон учил её дышать совсем по-другому — а она сбилась с ритма: вдыхала и забывала выдыхать, лодыжки свело от боли, пятки жгло огнём, уши заложило, как во время посадки самолёта, в боку кололо; Жюльетта прижала руку к боку, согнулась почти пополам, но продолжала бежать по слишком узкому тротуару, обдирая локти о каменную стену, которая повторяла кривую улицы; она сбегала по той дороге, по которой они поднимались пять месяцев назад: всё тот же вираж, только в направлении, обратном тому, которым они шли в «день „Баллады повешенных“» и в день кабинки из красной пластмассы; они вместе взлетели на Чёртовом колесе, тот день, их первый день; и вот сейчас она мчалась, задыхаясь от бега, а машины, попадавшиеся на её пути, выхватывали белым светом фар хрупкую фигурку и сбрасывали скорость; озадаченные водители ещё долго разглядывали в зеркале заднего вида девчонку в футболке, в столь поздний час, в такой холод; девчонку, казавшуюся обезумевшей от паники; затем Жюльетта увидела окна гостиной Лимбров, тёмные окна, и побежала ещё быстрее; она нырнула во дворик, пересекла огороженное пространство, представившееся ей враждебными джунглями; а затем ступила на маленькую лестницу, на которой всё-таки поскользнулась и грохнулась: ковёр из листьев, превращённых холодом в сплошной каток; она оцарапала лицо; висок и подбородок покрылись грязью; потом были подъезд и три этажа ступенек; а когда она наконец очутилась на лестничной площадке, перекошенное лицо, изменившееся до неузнаваемости, дверь в квартиру открыл Шон; открыл ещё до того, как она позвонила; и когда мужчина обнял любимую сына, прижал её груди, там, за ним, в темноте, Марианна, в пальто, курила рядом с уснувшей Лу, о, Жюльетта, тогда только из глаз хлынули слёзы, — Тома достал из кармана заранее продезинфицированные наушники, вставил их в уши Симона, включил плеер, трек № 7, и на горизонте зародилась последняя волна; она затмила небо, сложилась в гигантский гребень, метаморфоза хаоса и совершенство спирали; волна облизала океаническое дно, подхватила осадочные слои и перетряхнула аллювий;[122]она сметала донные камни и опрокидывала затонувшие сундуки, вытряхивала на свет божий беспозвоночных, вплавленных в толщу времён, аммонитов в раковинах, сформировавшихся сто пятьдесят миллионов лет назад, пивные бутылки, остовы самолётов и пистолетов, побелевшие скелеты; морское дно таило в себе множество увлекательных секретов: гигантский завод по переработке отходов и сверхчувствительная киноплёнка, биология в чистом виде, волна сдирала кожу с Земли, возвращая ей память, возрождая почву, на которой жил Симон Лимбр, — прибрежная дюна, у которой молодой серфингист делит с Жюльеттой коробочку жареного картофеля с горчицей; сосняк, где они укрылись от шквального ветра, и бамбук, сорокаметровые стебли; азиатские качели; в тот день тёплые капли пронзали серый песок, а солёные и острые запахи смешивались в воздухе; на сей раз губы Жюльетты были в помаде цвета помело, — и вот наконец волна рухнула, разлетевшись тысячью брызг, капли, пляшущие в воздухе; взрыв и мерцание; тишина вокруг операционного стола стала гнетущей, ожидание сгустилось, взгляды застыли где-то над телом, пальцы ног не шевелились, пальцы рук терпеливо ждали, но каждый понимал, что пора замечать время остановки сердца Симона Лимбра. Трек закончился. Тома снял наушники и вернул их в карман. Можно пережимать?
— Пережатие!
Сердце прекратило биться. Тело медленно освобождалось от крови; её заменяла охлаждающая жидкость, впрыснутая под напором: она должна была омыть органы, вокруг которых тут же образовывались кристаллики льда, — и, несомненно, именно в этот миг Вирджилио Брева посмотрел на Алис Арфанг: он хотел убедиться в том, что интерн не собирается падать в обморок, — ведь вся кровь, вытекшая из тела, хлынула в специальный бак, и его пластмассовые стенки усилили звук, как пустая комната усиливает эхо; именно этот звук производил особенно страшное впечатление — более страшное, чем вид обескровленного тела; но нет, девушка держалась стоически, хотя и стала мертвенно-бледной, а на лбу у неё выступили капли холодного пота; удостоверившись, что всё нормально, хирург снова взялся за работу — ибо начался отсчёт времени.
Грудная клетка вновь стала местом ритуального столкновения, где хирурги сражались за право получить большую часть лёгочных вен или пару лишних миллиметров лёгочных артерий; необычайно напряжённый, Вирджилио забыл о духе товарищества и разозлился на типа, стоявшего напротив: слушай, мне же тоже нужны сосуды: оставь мне хоть немного, ну, один-два сантиметра; я что, слишком много прошу?
Тома Ремиж вышел из оперблока, чтобы позвонить в те больничные отделения, где будут проходить очередные трансплантации: он должен сообщить им точное время пережатия аорты — 23:50, — чтобы медики смогли назначить время операций: подготовка реципиентов, возвращение бригад с трансплантатами, пересадки органов. Когда медбрат вернулся, заканчивалось изъятие первого органа; оно проходило в абсолютной тишине. Вирджилио приступил к удалению сердца: две полые, четыре лёгочные вены, аорта и лёгочная артерия поделены на части — не придерёшься. Сердце было изъято из тела Симона Лимбра. Короткое мгновенье оно находилось у всех на виду, и за эти считанные секунды каждый мог прикинуть на глаз его вес и объём, оценить симметрию его форм, двойное утолщение, его красивый цвет, кармин или киноварь, попытаться усмотреть в нём универсальный графический символ любви, масть игральной карты, логотип I ♥ NY[123]на футболке, барельеф, высеченный на могилах и королевских ковчегах, символ Эроса, выводимый знахарями и колдунами, изображение святейшего сердца Иисуса на религиозных открытках; этот орган, выставленный на всеобщее обозрение, лежал на ладони у хирурга и плакал кровавыми слезами, но при этом казалось, что он окружён лучистым сиянием: так в эсэмэсках обозначают самые разные эмоции и бесконечную любовь. Вирджилио аккуратно погрузил сердце в банку с полупрозрачной жидкостью — кардиоплегическим раствором, поддерживающим температуру плюс четыре градуса:[124]надо было быстро охладить орган, чтобы обеспечить его сохранность; затем банку вложили в двойной стерильный пакет и поместили в изотермический контейнер с колотым льдом; ёмкость стояла на хирургическом столике на колёсах.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
