Сердце Филаделфии больно сжалось, и кровь быстрее побежала по жилам. Так оно и есть! Она была пятилетней девочкой, когда в первый и последний раз видела Макклауда. Он пришел с визитом к отцу на Рождество. Она помнит его раскатистый смех в тихом, полном достоинства доме, который никогда прежде не слышал таких грубых звуков. Помнится, тогда он принес ей леденцы, мятные лепешки и куклу, одетую в платье из шотландки. Но с еще большей отчетливостью она помнит, как отец реагировал на подарок, который Макклауд привез ему. Это был небесно-голубой камень размером с мужскую ладонь. Отец отпрянул от камня, словно тот должен был взорваться, затем выругался, чего она от него вовек не слышала, и выгнал ее из комнаты. На следующее утро Макклауд исчез, а с ним исчезли и ее подарки. Как она могла это забыть? Она плакала много дней из-за потери куклы в клетчатом платье.
Филаделфия взглянула на стол и осторожно взяла третье письмо. На нем отсутствовал почтовый штемпель, но оно было датировано днем смерти отца. Это письмо было самым таинственным из всех и скорее напоминало какую-то неизвестную цитату:
«Одним из наказаний является то, что виноватый человек никогда не ведает покоя. Джунгли скрывают две могилы и оскверненный алтарь. Возмездие грядет. Вы не найдете мира, пока не превратитесь в тлен».
Филаделфия зажала письмо в кулаке, чувствуя себя совершенно ошеломленной и холодной, как ледышка. Она забыла об этом письме, постаралась вычеркнуть его из памяти, но сейчас боль и потрясение снова вернулись к ней, и она ощущала их, словно все случилось только вчера. Ее отец ушел из жизни, сжимая в руке эти письма. Было ли это специальным вызовом тем, кто довел его до самоубийства? Она нисколько не сомневалась в том, что он хотел, чтобы письма были найдены, но кому они предназначались? Может быть, ей? Может быть, он давал ей ключ к разгадке и указывал на людей, погубивших его? Или хотел, чтобы она узнала о том проступке, который он был не в силах вынести? Именно это запугивающее письмо побудило ее спрятать их до приезда полиции.
— Нет! — воскликнула Филаделфия, вставая со стула. Думать подобным образом — означает признать своего отца виновным в совершении чего-то плохого, чего-то слишком ужасного, что заставило его уйти из жизни. Она не может поверить в это. Здесь должно быть другое объяснение.
Возможно, если она поедет в Новый Орлеан и найдет Макклауда, то получит от него ответы на свои вопросы. Однако что она скажет человеку, который предупреждал отца «не ворошить прошлое»?
Если бы она только могла рассказать Эдуардо Таваресу всю правду! Но как она может доверять человеку, если в письме упоминается какой-то бразилец? Не исключено, что это просто совпадение. Ведь до сих пор он ничем не выдал свою причастность к делу отца. И все-таки.
Гитарный перебор проник в се сознание. Нежные звуки лились в открытое окно с террасы. Она подошла к окну как раз в тот момент, когда гитарист начал выводить мелодию. Кто играет? Может, один из слуг, нанятых Эдуардо присматривать за домом?
В эго время гитарист уже полностью овладел мелодией какой-то песни. Музыка была быстрой и чудесной. Мелодия дилась громко и свободно, затем снова звучала тихо и нежно. Это была песня радости, торжество над злом и мраком.
Когда Филаделфия высунулась из окна, чтобы посмотреть, кто играет, в мелодию влился голос Песня была на чужом языке, но баритон, ее поющий, был глубоким и сильным, слегка звенящим на высоких нотах. Несмотря на сумерки, она безошибочно узнала его.
Под ее окном на балюстраде террасы сидел Эдуардо Таварес; одна его нога касалась земли, другая была согнута в колене, поддерживая гитару. Его пальцы легко и умело перебирали струны, что говорило о большой практике.
Филаделфия оперлась руками о подоконник и затихла, наблюдая и слушая. Когда песня кончилась, он шумно перевел дыхание и тихо рассмеялся, и этот смех отозвался нежностью в ее душе.
Музыка заиграла снова. На сей раз это была медленная томительная мелодия, которая разливалась в воздухе вечерних сумерек и затрагивала сокровенные струны в душе.
Филаделфия почувствовала щемящую нежность к ее исполнителю и поняла, что она предназначается для нее. Звуки гитары брали за сердце, вытесняя боль и печаль, заполняя его новыми чувствами, и она забыла обо всем, слушая музыку. Она затаила дыхание, впитывая звуки прекрасной мелодии. Казалось, что вся его душа была вложена в эти призывные звуки. Филаделфия подалась вперед, для чего ей пришлось встать на цыпочки, тело ее напряглось, она словно купалась в этой чудесной музыке.
Как только гитара умолкла, ей показалось, что она уже не сможет жить и дышать без нее. Какое-то время она стояла неподвижно, ожидая, когда он начнет играть новую мелодию, пока странное болезненное чувство, охватившее ее, стало невыносимым. Испугавшись, что музыки больше не будет, Филаделфия устремилась к двери и дальше вниз, на террасу.
Глава 11
Когда Филаделфия достигла первого этажа, она поняла, что струнные аккорды гитары едва слышны в темноте пустого дома. Как охотник, идущий по следу, она осторожно прошла в освещенную библиотеку, влекомая музыкой Двери библиотеки были открыты. В прохладном речном воздухе разливались такие чарующие звуки, что у нее перехватило дыхание. Ей не хотелось беспокоить Эдуардо, но она ничего не могла с собой поделать и тихо направилась к двери, остановившись всего в футе от нее.
Эдуардо сидел на балюстраде в тени — четкий силуэт в рубашке, которая белела в ночи, слегка сияя, словно впитала в себя последние лучи закатного солнца. Воротник рубашки был расстегнут, открывая его стройную крепкую шею. Филаделфия вспомнила, что, впервые увидев Эдуардо, была покорена его необычной и экзотической мужской красотой.
С той самой минуты она забыла о здравом смысле и приличиях. Ее поступок не имел ничего общего с драгоценностями, или смертью отца, или маскарадом, который позволил ей забыть на время, что она совершенно одна в целом мире Она поехала с ним не из-за праздного любопытства или потому, что ей нечего было больше делать. На то имелась своя особая причина, и именно по этой причине она сейчас была здесь. Она пришла, потому что хотела быть с ним.
— Это вы, menina? Выходите и присоединяйтесь ко мне. — Она удивилась, услышав его приглашение, но потом сообразила, что ее силуэт был отчетливо виден на террасе в полосе света, отбрасываемого свечой. Собравшись с духом, она ступила в ночь.
Не прерывая игры, он сказал:
— Я думал, что вы в кровати, menina. Наверное, я разбудил вас своими неуклюжими попытками изобразить музыку, и вы пришли, чтобы запустить в меня рваным башмаком?
Филаделфия не могла сдержать улыбки. Он знал, что играет великолепно, но ему, как маленькому мальчику, хотелось, чтобы она похвалила его.
— Вы играете просто изумительно, сеньор.
— Вы действительно так думаете? — Он улыбнулся, и его белые зубы сверкнули в темноте. — Я учился в Лиссабоне.
— В Лиссабоне? Вы учились музыке?
— Почему это вас удивляет?
