— Нет, — говорю я, и мой голос звучит громче прежнего. — Я хочу обсудить это сейчас.
На нас смотрят люди. Молодые мужчины с открытыми, доброжелательными лицами, в костюмах в тонкую полоску, молодые женщины-кассиры, что сидят за пуленепробиваемыми стеклами, очень много улыбаются и умеют каждому говорить «доброе утро» чрезвычайно любезно.
Сьюзи с теплой, естественной улыбкой поворачивается к соседнему столу. Ее голос профессионален и выразителен:
— Джон, через пару минут должен подойти мистер Вудалл, ты знаешь его?
Джон кивает.
— Не мог бы ты попросить его подождать меня минут пять? Я не совсем укладываюсь в расписание.
— Конечно, — говорит Джон, — нет проблем.
— Идем со мной, — говорит она и выводит меня из общего зала.
Мы проходим через красную дверь («Пожалуйста, не забудьте закрыть за собой») и поднимаемся по лестнице вверх. Две пожарные двери, еще одна дверь — и мы прибыли в маленький кабинет с письменным столом, компьютером, двумя стульями и шкафом с картотекой. Должно быть, это комната, куда они удаляются, если превышен кредит или отказано в ссуде. Комната неприятностей.
Оказавшись здесь, мы садимся; Сьюзи за стол, а я на более низкий удобный стул.
— Теперь посмотри, Китти. Так не годится. Сейчас самый разгар рабочего дня. Я очень занята, и если не буду выполнять свои обязанности вовремя, то подведу многих людей. Я не могу просто так ото всех отвернуться и говорить о ерунде, да еще показывать при этом, что якобы очень рада тебя видеть.
— А я и не жду от тебя проявлений любезности, я жду от тебя правды.
— И что это за правда, которой ты ждешь? Почему ты вообще здесь?
— Ребенок.
— Что за ребенок?
— На днях, когда я видела тебя, ты была беременна, не так ли?
— Не устраивай комедию. Я болела.
— Нет, — говорю я медленно. — Я умею различать такие вещи. Мне известно, как чувствует себя беременная женщина, и что такое болеть, я тоже себе представляю.
Она берет ручку и начинает что-то машинально чертить на листке из блокнота.
— Глупости, Китти. Я же сказала тебе, что болела.
— Нет, — говорю я. — Ты была беременна.
— Я не беременна.
— Нет, — говорю я. В музыке Джейка не было фальши. — Сейчас — нет. Тогда была.
Ее лицо теряет все краски, слова звучат жестко и злобно:
— Ты абсолютно не права. Но даже если бы все было так, как ты говоришь, тебе-то какое до этого дело? Кто ты такая, что позволяешь себе являться сюда среди бела дня, бросаться обвинениями, устраивать сцену на виду у всех? — Она жмет на авторучку все сильнее и сильнее, со злостью двигая ее по бумаге и оставляя уродливые вмятины.
Она все признает. Она злится, потому что я сказала правду.
— Я не могу поверить… — Я говорю это, и мой голос дрожит, — не могу поверить, что ты могла… — Я не в силах выговорить это слово. Не хочу, чтобы оно вышло из моего рта.
— И что в этом такого ужасного?
Она бросает слова с раздражением и, раздосадованная, уже не сидит в удобной позе — нога на ногу. Здесь, со мной, она чувствует себя очень неловко, и я начинаю понимать, что она, по всей вероятности, все еще страдает.
— У всех на этот счет разные мнения, разве не так? Иначе это не было бы легальным. Кто ты такая, чтобы указывать мне, должна я или не должна иметь ребенка? У тебя своя жизнь, у меня — своя. Тебе нравится твоя работа. А мне нравится моя. Я с ней успешно справляюсь. И хочу продолжать работать. У меня уже есть дома один ребенок. Его зовут Джейк. Ему нужна моя забота, он отнимает у меня массу времени. Как смеешь ты приходить сюда и предъявлять мне обвинения, которых не можешь обосновать, да еще даешь указания, как мне следует жить?
Я смотрю на нее. Она — мимо меня, через мое плечо, как будто кто-то стоит сзади. Мне кажется, что она сдерживает слезы.
Она переводит дух.
— Послушай, Китти, — говорит она более мягко, — мне очень жаль, что так получилось. Я просто попробовала объяснить тебе, что существуют разные вещи. Мне хотелось бы как-то помочь тебе, но я не знаю, как это сделать.
Больше я не могу с ней разговаривать. Внутри меня закипает ярость — незнакомая и пугающая. Мне хочется сделать большой прыжок и вцепиться в ее совершенную прическу, схватиться за ее профессиональный костюмчик и разорвать его на части, а потом трясти ее, трясти и трясти, из-за той ужасной вещи, которую она сделала. Не могу больше смотреть на нее. У меня дрожат руки.
— Думаю, теперь тебе пора идти, — говорит она, вставая и открывая дверь.
По лестнице я иду за ней молча. Внизу она отворяет пожарную дверь, и я выхожу. Покидая банк, вижу, как она подходит к мужчине с портфелем. Она говорит ему: «Мистер Вудалл», — и протягивает руку для приветствия. Она выглядит очень профессионально. Улыбка ее — широкая и доброжелательная, голос — теплый. И только два красных пятна на ее щеках говорят о том, что она, вероятно, слегка была выбита из колеи моим появлением.
Смотрю на нее и понимаю, что я была права.
Жму на звонок у двери Джеймса. Ключ у меня есть, но я хочу, чтобы он знал, что я иду.
Он открывает дверь так, как будто ждал меня все это время.
— Мы больше не сможем видеться с Джейком и Сьюзи, — говорю я. — У меня осталось только два брата.
Слезы вырываются наружу. Он ведет меня в спальню. Я ложусь прямо в одежде. Он снимает с меня туфли и накрывает меня одеялом. Потом долго держит за руку. Он не задает вопросов. Он никогда не задает вопросов. Просто держит меня за руку. Он хороший мужчина. Если б не я, он был бы замечательным мужем.
Следующие несколько дней никто не звонит. Я остаюсь у Джеймса и все плачу и плачу из-за малыша, которому не дали возможности родиться. Малыша, который мог бы стать моим, если уж им он был не нужен. Я все думаю и думаю о том, что это несправедливо. Ведь это так несправедливо! Иногда Джеймс приходит и спит со мной рядом. Иногда нет. Время от времени он приносит мне теплое питье, и я с жадностью на него набрасываюсь, пытаясь хоть как-то согреть себя внутри. Но это тепло кратковременно. Из той еды, что он приносит, я съедаю совсем немного и большую часть оставляю на тарелке.
— Скорее всего, у тебя грипп, — говорит он. — Может, показаться врачу?
— Да нет. Все само пройдет.
— Хорошо, — говорит он. — Но если будет продолжаться больше недели, ты должна обязательно сходить к врачу.
— Да, да, — соглашаюсь я.
Сьюзи не звонит, да и Джейк тоже не звонит, чтобы отчитать меня за то, что я ее так расстроила. Значит, она ему не сказала. Или сказала, но у него тоже чувство вины. В любом случае выходит, что я права.
У Джеймса я отлеживаюсь три дня. На четвертый просыпаюсь рано утром с полной ясностью в голове, поэтому сажусь и пишу записку: «Чувствую себя лучше. Возвращаюсь к работе. Увидимся позже, за ужином». Потом оставляю его, спящего, и иду домой.
