– Если бы он так и продолжал пить сливовицу. то был бы сейчас жив-здоров, смею вас уверить. Все дело в том, что водка не дает никаких ощущений и можно выпить целую бутылку, не сблевав и не испытав жжения в горле. А со сливовицей так не получится – когда пьешь сливовицу, то точно знаешь, что ты пьешь.
– Да, тут вы правы. После двух стаканов в желудке пожар, а после трех уже блюешь. Хорошая проверка безопасности. Сливы поистине плод Господней мудрости, так он о нас заботится. Когда пьешь сливовицу, то не нужно себя контролировать. О боже мой, где вы это взяли. Ну что ж, па zdravlje!
Дальше слышался звон стаканов и жадное глотание.
– Чудесно! Na zdravjje!
Люди кружили по столовой, и их шепот отражал общее облегчение от того, что они ушли подальше от трупа. Иван время от времени различал отдельные слова и обрывки фраз: «Отпуск… в Триесте?… «Опель-корса» «вектре» и в подметки не годится… Сукер опять выиграл… шерсть… курс на черном рынке… конвертируемая валюта… венгерские свиные отбивные». Звон бокалов, аромат сливовицы проплывал мимо ноздрей Ивана в окно, а запах орехового штруделя пробивался через вату в носу, отчего горло наполнялось слюной. Ивану было обидно, что его смерть стала предлогом для вечеринки, на которую его не пригласили.
Он думал, что вокруг него, из уважения к смерти, гости не скажут о нем ничего неприятного, хоть и правдивого. Плохо, что я не могу подслушать, что же они действительно думают. Но разве мне не повезло? Большинство мужчин после смерти не слышат, как жены и дети плачут по ним от любви или от ужаса. А я слышал. Но мне противно слышать, что некоторые считают меня пьянчугой. Конечно, я бы с удовольствием выпил бы сейчас вина, а кто бы на моем месте отказался? А еще лучше стопку коньяка, а то во рту какое-то липкое ощущение.
Иван вспомнил свои детские мечты, когда он представлял, что было бы, если бы он умер прямо сейчас, как жалели бы его друзья. Он считал тогда, что стоит покончить с собой только для того, чтобы добиться сочувствия от друзей. Желание убить себя вытекало из смутного представления о том, что после смерти можно поприсутствовать на собрании своих скорбящих друзей и их печаль вознесет тебя в бесконечность. Если знаешь, что по тебе будут скучать, жизнь начинает казаться привлекательной, да и смерть тоже. Еще будучи мальчишкой, Иван понял, что эта мысль заведомо обманчива. Чтобы все слышать и поверить, необходимо быть живым – ведь после смерти ничего не ощущаешь.
А теперь он действительно слышал, как люди реагируют на его смерть. Фантастика! Стоило прожить жизнь ради этого момента. Ну и что, что они веселятся? Лучше веселье, чем страдания.
Гости разошлись, и после них осталось мрачное молчание. Темноту заполнял запах свечей. Блаженство Ивана растаяло в утеплительной мысли, что его любили, а утешение в свою очередь угасло, превратившись в меланхолию. Из-за плавящегося воска и задержавшегося в комнате человеческого дыхания, а может, просто в силу своего состояния, Ивану казалось, что на голову и лоб падают горячие искры.
Пламя свечей подрагивало. Картинка перед ним меняла свой колорит, проходя все оттенки коричневого цвета земли, из которой он был сотворен, и ему представлялось, что это искусница Смерть пыль превращает в пыль в серовато-коричневых тонах на этом прекрасном, слегка подернутом дымкой и пугающем предварительном просмотре. Коричневые оттенки становились все более пыльными, все менее осязаемыми. Иван превращался в пыль, которую ветер разнесет над горизонтом, если только тело не будет положено в хороший гроб.
23. Никогда не поздно для теологии
Предполагается, что перед смертью тебе покажут всю жизнь, как кинофильм. Но Ивану этот повторный показ не продемонстрировали, хотя он и хотел бы увидеть. Может, для подобного просмотра смерть должна быть внезапной и убедительной. Иван не мог мысленно воспроизвести картины своей жизни, а когда ему удавалось наконец представить размытые очертания, они возникали перед глазами в темных, коричневых тонах, словно фотографии, оставшиеся от прадедов с длинными закрученными усами и в широченных штанах. Некоторые картины всплывали перед ним в виде фотографических пластинок, помещенных в нужный реактив, но как только смутные силуэты начинали проявляться, они быстро темнели. Иван не мог достать фотобумагу из проявителя, и фотографии размывались в одно темно-коричневое пятно, а образы исчезали. Если бы он мог настроить фокус! Иван снова и снова пытался мысленно рисовать картины.
Возможно, благодаря силе позитивного мышления, с каждым разом получалось все лучше и лучше. Он увидел глаза Сельмы в момент их первой встречи – огромные черные зрачки, окруженные карим пламенем. Этот светло-коричневый огонь не обжигал его, а согревал. И теперь Иван пробовал перепрыгнуть через кольцо коричневого огня, сквозь расширяющуюся черноту зрачков, прямо в ее душу. Но чтобы перепрыгнуть через горящий обруч в темноту по ту сторону любви, ему нужно было быть цирковым тигром, а он им никогда не был, даже сейчас.
Как странно, что я вижу ее глаза! Я не смотрел в них много лет. Она казалась такой вездесущей, такой банальной, и он с радостью заглядывал в глаза другим женщинам, пусть они и не отвечали взаимностью, но в ее? Несколько минут Иван вспоминал ее глаза, такие красивые и печальные, и еще такие… такие… простые, такие равнодушные… такие… И тут воспоминание стерлось, оставив его далее в большем отчаянии, чем раньше.
Иван решил, что это последний день его жизни и последний шанс подумать о чем-то важном. Теперь у него было свободное время, и ничто не отвлекало, не нужно было беспокоиться, как свести концы с концами (его конец уж близок). Теперь он мог думать честно, не волнуясь из-за того, приличны ли его мысли, умны ли они. Больше не нужно переживать из-за политики. Какое облегчение! Его смерть будет лишь его достоянием и ничьим больше – событием, произошедшем за пределами коллективизации и национализации. В гробу не будет шпионажа, запугивания, балканизации, пропаганды, идеологии, налога на войну – Ивана никто не потревожит. Он свободен думать о действительно важных вещах – смерти, вечной жизни, душе. Господе.
Если тело умрет, то смогу ли я и дальше существовать в виде души, о которой ничего не знаю, которую никогда не чувствовал? И что такое душа? Что думает во мне? Это биохимия тела управляет вербальным потоком и сознанием «я»? Или же есть нечто духовное, совершенно иллюзорное, – душа? Или же душа есть нечто, созданное из тонких частиц и электромагнитных волн, которые не зависят от кровеносной системы и сердца, но порождают мысль, и в этом смысле мы все сотканы из мыслей и идей? Если душа состоит из другого материала, чем тело, то, когда тело разлагается, душа может вести себя иначе и продолжать жить?
Нет, это не размышления. Я просто задаю вопросы и не отваживаюсь давать ответы. Что ж, попробуем еще разок. Где я был? Нет, скорее, где я сейчас и где буду? Некоторые верят, что душа проживает множество жизней, и почти все мы уже жили в прошлом. А если я жил в прошлом, то такой ли я сейчас, каким был в предыдущей жизни? Я ведь о ней ничего не помню. А раз я ничего не помню и ничего не знаю о ней, то мне на нее плевать. Тогда какое мне дело до моей следующей жизни, если будущий «я» ничего не вспомнит обо мне настоящем и об этой моей жизни? Ну, резюме – не нужно беспокоиться, а лучше успокоиться? Или упокоиться? А я спокоен?
