Брат Ивана Бруно, только что прилетевший из ФРГ, и его приятель Ненад вынесли Ивана из постели. Сельма распахнула перед ними дверь в гостиную. Иван подумал, что его, скорее всего, положили в гроб, судя по тому, что плечи упирались в дерево. Он ощутил запах смолы. Сосна! Она что, не могла купить, по крайней мере, дубовый гроб? А еще лучше гроб из стекловолокна, потому что такой не сгниет. Чертова Сельма! Экономит на моей смерти! И теплое чувство любви выползло из его тела через замерзший нос и покрытые инеем волоски, торчащие из ноздрей.
Бруно и Ненад посмотрели на бледный труп, зевнули и пошли в соседнюю комнату играть в шахматы, а Сельма подносила им кофе и пирожки. Кофе пах очень приятно, даже соблазнительно, и Ивану захотелось глоточек, просто ужасно захотелось, но, увы, это ни к чему не привело, хотя он и чувствовал себя живее, чем раньше, но лишь из-за того, что не мог исполнить сводящее с ума желание. Игроки стучали фигурами по доске, и звук ударов резонировал от гроба и тела, как будто и сам Иван был полым внутри. Затем Бруно и Ненад вернулись в гостиную, сняли гроб с обеденного стола (по совместительству стола для пинг-понга) и поставили его на два стула у окна. Они играли в пинг-понг пару часов, шарики время от времени падали прямо в гроб, ударяя Ивана по носу и по ушам. Было больно, но Иван ничего не мог поделать. Окно было приоткрыто, и ветер трепал занавески, щекотал Ивану нос. губы, лоб, сводя его с ума, вернее, сводя его с ума еще сильнее, чем было. Бруно с Ненадом соревновались, потели, ругались и ссорились из-за счета.
– Двадцать-девятнадцать, – сказал Бруно.
– Нет, двадцать-двадцать! – воскликнул Ненад.
– В прошлый раз было двадцать – восемнадцать, помнишь, я подал крученый слева, а ты промазал.
– Нет, это было позапрошлый раз, у тебя что-то с памятью.
– Да ты сам никогда ничего не помнишь, поэтому все придумываешь.
– Давай переиграем это очко.
– Ага, значит, признаешь! Ну ладно, я в хорошем настроении, я же у тебя в шахматы выиграл.
– Надо было играть по новым правилам, до одиннадцати очков, тогда бы я выиграл. С тобой так скучно играть, что я не могу сосредоточиться надолго и играть до двадцати одного очка. Кроме того, ты играешь старыми шариками, по новым правилам такие не используются, а я не привык. Ты что, не знаешь, что теперь шарики легче и на два миллиметра шире в диаметре.
– Не оправдывайся, плохому танцору всегда яйца мешают.
Иван перевернулся в гробу, мысленно, поскольку физически он не мог пошевелиться. Я умер, а у брата отличное настроение.
– Первые три игры – это разминка, а вот когда мы начали играть по-настоящему, я тебе показал, где раки зимуют, – сказал Ненад.
– Ага, a я у тебя выиграл три-два, так что я проявлю великодушие и позволю тебе переиграть.
И снова мячик начал прыгать туда-сюда, а игроки пыхтели от напряжения.
– Касание! – закричал Бруно.
– Не было никакого касания!
– Было, я видел. Ты был вне игры, под столом.
– Да ты слепой!
– Твоя мама слепая!
– Не трогай мою маму, царствие ей небесное!
– Ты первый начал!
– Фашистская свинья!
– Четник!
Друзья детства впали в ребячество и набросились друг на друга с кулаками, разбив друг другу губы и выбив фарфоровые зубные протезы (ну, этой части в отрочестве не было), которые потом искали, заключив временное перемирие, ползая на четвереньках по полу и заглядывая в каждую щель.
Найдя зубы – к счастью, ни один не завалился Ивану за воротник и не попал ему в нос – вставили коронки в рот, громко пощелкали языком для проверки, и, обмениваясь оскорблениями, перетащили гроб обратно на стол. Гроб выскользнул из их потных рук и свалился на диван, даже не скрипнув, вот только у Ивана заболела голова от удара о дерево.
Я для них как помеха, подумал Иван. А еще беспокоятся о покойных матерях. Разве сегодня не мой день?
Игроки словно услышали Ивана и одновременно посмотрели на него.
– Он неплохо выглядит, – заметил Ненад. – Не раздулся и не воняет, ну, по крайней мере, не больше, чем обычно.
– Эти умники, – отозвался Бруно, – при жизни выглядят мертвыми, а после смерти – живыми.
Когда Сельма поставила две свечи у изголовья, Иван ощутил утешительное тепло пламени и жаркое дыхание жены на своей щеке.
Эти признаки жизни казались Ивану настолько простыми, что ему страстно захотелось жить. Он знал бы, как радоваться простым удовольствиям, которые дарит нам жизнь. И смог бы любить. А занимаясь любовью, он больше времени отдавал бы ласкам до и после, а не собственно половому акту.
Иван почувствовал, как ему в уши и ноздри засунули какое-то жгучее вещество, а лицо смазали чем-то, пахнувшим смертью и убийством. Все живое в нем, даже бактерии, было уничтожено. Паника и отчаяние проникли в костный мозг, предполагая, что два этих состояния могут сосуществовать, хотя паника в перспективе была более оптимистичным ощущением, чем отчаяние.
Иван привык к запаху химии и вскоре перестал его замечать. Поскольку долго оставаться в состоянии паники невозможно, он перестал паниковать и чувствовал теперь усталость и даже скуку. Отравленный поверхностным дыханием, Иван задремал.
Что-то с грохотом свалилось на пол, скорее всего, кофейная чашка Бруно, и разбудило его. Таня разговаривала шепотом. Ивану стало интересно, горюет ли дочка о нем. Будет ли дом казаться ей пустым после возвращения с похорон?
Иван удивился, что любовь дочери теперь так много значит для него. Но поскольку он избавился от всей суеты, то теперь только понял, что любовь – единственное, что его заботит. Он жалел, что дочка не подошла поближе, она тихонько шептала что-то Сельме, словно боялась «разбудить» его, снова оживить – но разве это было бы не ужасно? Порой страшновато будить спящего, а мертвого – еще страшней.
А потом Таня заплакала так тихо и трогательно, что у Ивана затрепетало сердце.
Дерево робко поскрипывало. В комнате собралось много людей, и все они перешептывались. Этот шипящий шепот пугал Ивана, казалось, что его засасывают щупальца гигантского спрута. Но порой шепот и не был шепотом, поскольку некоторые просто неспособны шептать.
– Когда он умер? От чего?
– Сердечный приступ.
– Инсульт.
– А я слышал – цирроз печени.
– Возможно, он слишком много пил.
– И его отец тоже от пьянства. Это в генах.
– И не только в его. Вся нация умирает от проблем с печенью, я вам скажу.
– Нет, это все война. Черт, да больше народу умерло от болезней, связанных с посттравматическим стрессом, чем от пуль.
– Чепуха. Это не пост-, а предтравматический стресс. Вся страна и ее жители разорены, и их мысли заняты только тем, что с ними будет через два года, поэтому они не видят излучины дороги у себя перед носом – бац! – и они уже умерли.
