Оба проводника отправились в путь, нагруженные флажками и веревками. Они двинулись по левому берегу ледопада, который выглядел более спокойным. И вступили в мир катастроф, где все вокруг – каждая деталь окружавшего их ландшафта – свидетельствовало о масштабе разыгрываемой драмы. Если сначала они еще думали, что сумеют хотя бы приближенно прикинуть наименее трудный маршрут, и надеялись отыскать не слишком крутой подъем, то здесь, на месте, стало очевидно, что это – пустая игра; они шли наудачу, как получалось, и часто им приходилось поворачивать обратно: ледяные сераки, хаос каменных валунов, обрывы страшных трещин – каждое из этих препятствий закрывало горизонт, намертво перегораживая дорогу, каждое казалось неодолимым, и каждый следующий шаг мог в любую секунду стать последним. Поэтому они потеряли много времени и сил, тщетно ища дорогу: они преодолевали расселины по снежным мостам или – и тогда впереди шел более сильный и крепкий Абпланалп – карабкались по ломким скалам. Шесть часов подряд он вырубал ступени на северном склон? ущелья Дьявола – эта бесконечная лестница стала его величайшим подвигом, свершенным им за последние годы. Потом мы увидели, как они спускались обратно, чтобы попытать удачу в другом месте, они шли вслепую, но когда надо было переходить снежный мост, теперь, наоборот, хрупкий и ловкий Им Хоф оказывался впереди.
К середине дня оба они скрылись в невидимой части Лабиринта. Мы оставались в лагере и внимательно следили за их продвижением (гораздо более быстрым, чем можно было надеяться) в подзорную трубу. Через стекло их действия казались еще более поразительными, просто невероятными: вот оба проводника исчезли за высоким сталагмитом; мы замерли в тревожном ожидании, не зная, увидим ли мы их когда-нибудь еще, но затем они опять появились. Мало-помалу солнце затянуло облаками, и все заволокла хмурая тень, мешавшая правильно рассчитать расстояние. И вдруг как раз когда в трубу смотрел Клаус, он увидел, как один из двух силуэтов внезапно пропал, а другой повис в воздухе, раскачиваясь на веревке.
К счастью, сказал нам по возвращении Петер, падение оказалось неопасным, и Алоис, ничего не повредив, без труда выбрался из трещины. Потом склон немного потерял крутизну, а сераки сменились большими вертикальными расщелинами, многие из которых были забиты упавшими кусками льда.
На вершине Лабиринта, едва им открылся вид на широкий спокойный перевал, путь им преградила огромная трещина. Они остановились: перебраться через нее было невозможно. Тогда они пошли вдоль нее, разойдясь в разные стороны; но она с обеих сторон упиралась в другие – на этот раз перпендикулярные ей – расселины. Оставался только тонкий как лезвие, узкий снежный мост, соединяющий края этой трещины, но легко догадаться, что он должен был вскоре рухнуть. И все же они, вероятно, могли бы тут пройти, хотя им понадобилась бы немалая осторожность и ловкость цирковых акробатов.
Петер изобразил нам всю эту сцену – примерно так, как служащий отчитывался бы своему начальнику, а я записал ее в свой дневник. Абпланалп всегда относился к своей работе с умопомрачительной серьезностью. Уже тогда, когда он, еще ребенком, чистил ботинки в отеле «Монте-Роза» в Церматте, его нахмуренный лоб и важный вид поражали туристов. Думаю, именно так началась его карьера: не обладая особыми способностями, как проводник он внушал доверие. А знаменитая веселость Им Хофа в горах всегда сменялась почти полным молчанием.
– Es geht niht. Ее не перейдешь, – заявил Абпланалп.
– Aber ich geh, – просто ответил Им Хоф.
Они не нуждались в других словах, чтобы принять решение попытать удачу или, скорее, свою легендарную отвагу и кошачью ловкость. Но сначала надо было вернуться за лестницей. Они спустились в лагерь, где мы с радостью приветствовали их возвращение.
Два дня спустя мы наконец предприняли серьезный штурм горы. Я должен был идти за фон Бахом, а Даштейн – с Итазом, и все мы брали с собой тяжелый груз. Отсутствие гуркхов давало о себе знать, самое время сказать об этом. Слегка приболевший Клаус остался в лагере. Роль генерала – который, быть может, выиграет войну, даже не появившись на фронте, – чудесно ему подходила. Он не переживал и не испытывал разочарования, горечи или стыда; то, что мы уходили, а он оставался, казалось ему в порядке вещей. Все это было так же нормально, как наше присутствие здесь, где никогда не ступала нога человека, или как чашка кофе, которую мы пили по утрам в краю, где никто никогда раньше не пил кофе.
Из палатки, где спали проводники, вышел Абпланалп, за ним – Итаз. Мне всегда было трудно понять (может быть как и им), как получается, что мы платим им деньги за ту работу, которой мы сами, собственно говоря, занимаемся ради удовольствия. Хотя я подозреваю, что они сами просто не задавали себе такие вопросы.
Мы наскоро распрощались; Клауса, так же, как меня и Даштейна, тоже пугали сантименты. И потом, разве мы щ должны были увидеться снова всего через два дня, после устройства второго лагеря?
Вблизи Лабиринт произвел на меня меньшее впечатление, а выбранный маршрут, за исключением одного-двух трудных участков, показался почти надежным.
Когда, идя по следам Итаза, мы дошли до края большой трещины, лестница уже была установлена, а Абпланалп и Им Хоф ставили палатки на той стороне. Им Хоф пересек ее по тонкому лезвию льда, такому хрупкому, что он едва решился, вырубать на нем крохотные лунки, чтобы ему было куда подставить ногу; затем, добравшись до другого края, он вытянул лестницу, которая оказалась достаточно длинной: по ней мы один за другим и перебрались.
На ночь Абпланалп и Итаз, как было решено, спустились в базовый лагерь. А мы остались ночевать в лагере номер один, устроенном на дне небольшого ущелья, чтобы на следующий день идти дальше и установить лагерь номер два у Подножия отрога, ведущего к вершине. Как мы условились.
Я вручил Абпланалпу записку для Клауса. Совсем короткую: высота сказывается. Очень сказывается. Все мы ужасно выглядим, и не только потому, что лица заросли бородой, а кожа потрескалась от мороза и слезала клочьями.
Но к чему вдаваться в детали того, что произошло дальше? В эти дни каждому из нас было трудно; мы задыхались и останавливались перевести дыхание через три шага, ужасно болел затылок, а плечи резали лямки рюкзаков; каждый из нас страдал от холода и каждый спускался отдохнуть в базовый лагерь. Тем не менее мы шли вперед, правда, медленнее, чем рассчитывали. Третий лагерь был без каких-либо значительных происшествий устроен на отроге, за скалами-башнями. Даштейн нашел выход через правый кулуар, пробитый по снежному непрочному насту, прикрывшему опасные, шаткие и почти отвесные скалы. Альтиметр показывал высоту 6200 метров.
Выше этот отрог переходил в ребро, усеянное снежными «грибами»,[92]мы назвали его ребро Шу-Флер. Несомненно, это был самый опасный отрезок нашего восхождения – кроме, может быть, золотого «жандарма», торчащего на ведущем к вершине гребне, – однако я недостаточно хорошо разглядел эту скалу, чтобы судить об этом. Как бы то ни было, преграда в виде «грибов» казалась труднопреодолимой, мы все это чувствовали.
