Одно я знаю наверное: я лично эту тему поднимать не намерен.
То, что я так дотошно и откровенно — по крайней мере, с самим собой — рассуждаю об измене, или шагах, которые к ней приведут, не означает, что в наших с Катрине отношениях мне почудилось «охлаждение». Во-первых, нет, во-вторых, пылкостью они никогда не отличались. Рискуя забыть тот накал страданий, и её, и моих, которые свели нас вместе и предопределили наш союз, я смотрю на наши с Катрине отношения как на деловые. Описывая их, я часто и охотно пользуюсь даосскими образами инь и ян: целостный круг, скроенный из двух одинаковых фигур, более всего похожих на близнецов в утробе. У белого плода чёрный глаз, у чёрного — белый; в каждом частица другого. Изображение не соперничества, но баланса и гармонии. Дополняющих друг друга плюсов, в том числе, хоть и в меньшей степени, в сфере секса. Наши отношения устроены на манер братско-сестринских, и до сих пор я видел в этом их силу, этим объяснял их ясность и прочность, особенно заметные на фоне истеричной личной жизни наших приятелей, с бесконечными ссорами, съездами-разъездами и трагическими травматичными разрывами.
Взявшись характеризовать мои отношения с Сильвией, я вынужден отказаться от единства инь-ян как модели возможных отношений. Маловероятно, чтобы у нас нашлись точки соприкосновения. Поэтому не пригодится и выражение «дополнять друг друга», ибо оно предполагает значительный объём не нуждающихся в дополнении совпадений, а об этом речи нет. Здесь эффект основан на контрасте. Образ, устраивающий меня эстетически и, насколько подсказывают мне опыт и сердце, верно передающий суть — вписанный в квадрат круг. Эти фигуры хоть и подчиняются одному закону бытия, различны в корне. Мне не претит сравнение с квадратом — для меня это совершенная форма (меня иногда зовут «перпендикуляром»). Круг же идеально подходит для Сильвии, даже визуально. Так она уже обустроилась в моём восприятии, все эти округлости и изгибы, которые Мис ван дер Роэ называл субъективными формами, но которые стремятся быть сведёнными к объективно прекрасному, к кругу. Любой круг вписывается в квадрат. При этом обнаруживается, что на самом деле у круга и квадрата есть точки соприкосновения, их четыре, по одной на каждую сторону света: северная, южная, восточная и западная. Этого достаточно, чтобы постулировать связь двух объектов (что никак не отменяет напряжения между ними). Квадрат стискивает крут в объятиях, а кругляшечка пухнет, пыжась заполнить квадрат своей самобытностью, пока соприкосновение не становится зримым фактом.
Эротичный образ или, если угодно, образ эротики. Или предвкушение её, как со мной сейчас.
Я не жду Катрине раньше вечера вторника, но работы по горло. Надо навести глянец на эскиз первого этажа дома Корсму, в конце будущей недели мне его отдавать. Йэвер поразится, сколько света и воздуха я сумел ему выгадать, теперь ничто, считай, не затеняет комнату и не загораживает вид на сад, разбитый зачем-то в яме, зато оберегающий стеснительного хозяина от соглядатаев. Я посоветую ему не вешать штор нигде, кроме углового окна на кухне (на случай палящего полуденного солнца). Но люди разные; одних так пугают открытые окна, что они не могут вести себя естественно, не могут делать простейших вещей, а другие без тени смущения разыгрывают на публике интимнейшие сцены. В глубине души я считаю, что правы последние: людей мало интересует, чем заняты другие. Исключение составляют квартирные воры, но против них я продумал ряд электронных устройств. Что касается похожего на невроз стремления моих соотечественников скрыться за шторами, возведёнными в этой стране в ранг фетиша, то эффект от них обратный желаемому. Занавешенное окно не убивает стремления подглядеть, а подстёгивает и ожесточает его. Мне кажется, если окна день и ночь задёрнуты, то в окружающих просыпается инстинктивное любопытство: а что там происходит?
Я сижу и забавляюсь размышлениями, а не устроить ли мне на первом этаже нечто вроде подиума? Он был бы единственной условной границей в помещении; одна-две (лучше одна) ступеньки вниз, отделяющие прихожую и кухню от гостиной и столовой, создадут иллюзию и более высокого в этой части комнаты потолка, и того, что ты как бы выходишь на террасу за окном. Можно, к примеру, повторить её причудливо изогнутый абрис. И высоты достаточно с лихвой. Вопрос в том, есть ли у меня право на такое решение, насколько оно ломает первоначальный замысел создателя. Ответить мог бы лишь один человек, но он умер. Осторожно: я теперь как-то странно зациклен на изгибах и скруглениях, не исключено, что меня повело на праздные красивости и то, что я здесь ваяю, — принесение ясности и стройности в жертву гламуру. Пусть вылежится, решаю я, вернусь к этому в более спокойном состоянии духа.
Как...
Я отказался от попыток работать, сижу и «кликаю» по экрану своего «макинтоша»: открою окно, закрою, потом другое. Онанизм на электронный лад, я всегда краснею, когда ловлю себя на этом.
...как выглядит так называемая «пизда с подушкой»?
У меня нет других свидетельств того, что природа наградила Сильвию такой особенностью, кроме замечания Туре Мельхеима, которое по первости шокировало меня своей грубой блатной неприличностью, но теперь породило вопросы физиологического плана.
Всплыло детское воспоминание; наверно, класса пятого или шестого, когда девчонки разом повзрослели и созрели, а мы, мальчишки, с нашим запаздывающим пубертатом, остались сопли жевать. Одной из самых ранних была Кристина, кажется, Хансен, она жила неподалёку от нас на Малмвейен; и вот как-то кто-то написал красной тушью под вешалкой у входа в класс: «У Кристины пизда с подушкой». Кристина в ужасе и отчаянии пыталась замаскировать облыг, повесив свою куртку, как я помню... да, а написано было «писда». Точно, ещё учитель норвежского Серенсен (которого мы беззлобно звали Кипеж) вздумал разобрать с нами это на уроке, для смеху. Прежде чем публично увековечивать свои наблюдения в общественных местах, сказал он, недурно бы выучить орфографию, и полкласса легло от смеха, а Кристина стала красной как рак; это было с его стороны жутко жестоко, даже на мой тогдашний взгляд. Сегодня-то, когда культуристы и спортсмены сидят на гормонах, гипертрофия лобка давно стала обыденностью — нас же не удивляют репортажи о женщинах, у которых клитор размером с большой палец.
Я до сих пор вспоминаю эту историю с отвращением, ибо какой смысл выдвигать тезис, если не для того, чтобы проверить его на практике, а как иначе? Я не принял участия в акции, в физическом смысле, но всё свершилось на моих бесстыжих глазах. По дороге домой на Кристину напала любопытствующая толпа (одни парни, понятно) и завалила её. На ней были джинсы, их сходу стянули до колен, она истово вцепилась в свои трусы, но сдалась превосходящей силе и осталась лежать для всеобщего обозрения. «Ха-ха-ха! Пизда с подушкой!» —услышал я чей-то гогот. Конечно, я тоже посмотрел. Но я был выбит из колеи её перекошенным, обмершим лицом, диким гвалтом, в кровь расцарапанными щеками моего однокашника Педера, чтобы понять, что такого особенного я увидел. Тем более что сравнить мне было не с чем. Прошло почти двадцать лет, я не в силах ничего вспомнить даже при своей эйдетической памяти. Куда лучше мне запомнились печальные последствия того эпизода. В том числе и для меня, пассивного соглядатая.
