– Я насчет радио. Удалось его починить? – Кора сделала деловое лицо.
– Найн. Оно… софсем капут. А тшего?
– Ну, я тут подумала, что вы правы, девочки обрадуются радиоприемнику. А у меня появились свободные деньги. И я решила вам его подарить.
Немец склонил голову набок:
– Это дорого.
Кора кивнула.
– В нескольких кварталах отсюда продаются радиоприемники. Там есть одноламповый, на вид вроде хороший. – Кора неопределенно указала куда-то назад. – Но они, кажется, насчет доставки не очень.
Немец поднял брови и засмеялся:
– Я не удивляйт.
Кора выдохнула. По правде говоря, она не спрашивала про доставку.
– В общем, если вы считаете, что девочкам все-таки нужно радио, я бы с радостью его купила. Но оно тяжелое. Я надеялась, вы сможете сходить со мной и дотащить его до приюта.
Он внимательно, как в прошлый раз, посмотрел на Кору. Кора мысленно уцепилась за правду: она действительно хочет купить девочкам радио. Это тоже правда.
– Йозеф Шмидт, – и он протянул руку.
– Ага, – она улыбнулась и от волнения сунула ему руку ребром, по-мужски, и пожала крепко. – Кора. – Фамилия ни к чему.
Она уже не сжимала его загрубевшую ладонь, но он не спешил убирать руку.
– Кора, – повторил он тщательно, будто заучивая новое название знакомого предмета. – Пойду фозьму кепку.
Он привез старую коляску, чтобы везти радио. «Челси-Т», как он выразился, – все соседи возили в ней вещи туда-сюда. У коляски было погнутое колесо и рваный зеленый капюшон, но радиоприемник отлично в нее поместился. Это было смешно: Йозеф толкал коляску перед собой по улице, и они улыбались прохожим, точно молодые родители.
– У него твои глазки, – смело пошутила Кора, и когда он рассмеялся, в голове зашумел приятный ветерок – будто дыхание стало полней, кислорода в воздухе прибавилось. Йозеф катил коляску через трещины на тротуаре, мимо шумных греков, а может, итальянцев, мимо детских стаек, не торопясь, чтобы Кора поспевала за ним на каблуках, и у нее кружилась голова от мысли, что на этих маленьких каникулах она – не Кора Кауфман, и не Кора Карлайл, и даже не Кора Х. Она просто Кора, и вот она идет по кварталу, где когда-то жила, и никто ее тут не знает. Она может вести себя как хочет, и никаких последствий, и дома никто даже не догадается, если только она не причинит никому вреда и не попадет в полицию.
– А чем тут пахнет так сладко? – Кора поправила шляпку, чтоб не сдуло. Ей нравилось идти рядом с мужчиной одного с ней роста; не приходилось поминутно задирать голову. – Каким-то печеньем, что ли?
– «Натциональный писквит». – Он глянул на нее, в сторону и снова на нее. – «Набиско» знаешь? «Фиг Ньютонс»[29]? Тут и пекут.
Она не сдержала смеха. Сколько упаковок «Фиг Ньютонс» она купила за эти годы? Для мальчиков, и для Алана, и для гостей к чаю, и сама сколько съела, и знать не знала, что их аромат разносится по двору дома призрения для одиноких девочек. Улочка в Канзасе с просторными газонами и тенистыми деревьями – и этот галдящий квартал-Вавилон: два мира, между ними вроде бы нет ничего общего – а оказывается, здесь пекут печенье, которое долгие годы приезжало отсюда к ней.
– Ой, чё это у вас тут? – Мокрый босой мальчишка обогнал Кору и заглянул в коляску. – Ого, радио! И чё, работает?
Кора обернулась: их обступили другие мальчишки, все с мокрыми волосами, грязные, кто в ботинках, кто босиком. Они толпились вокруг и норовили заглянуть в коляску. Бояться их было стыдно. Старшему не больше двенадцати, но их шестеро, а вот уже и семеро, они окружили коляску и прытко лезли в нее руками. Прохожие спешили мимо как ни в чем не бывало.
– А ну кыш. – Йозеф нагнулся и положил руку поперек коляски. – Знайт я фас!
Пацаны подались назад, но только на пару шагов, выжидая удобного случая снова навалиться. Кора растерялась. Сами грязнющие, воняют, а лица нежные, мальчишеские, ножки цыплячьи, а один, румяный, с живыми глазами, похож на маленького Говарда. Как это грустно, что мальчик, похожий на Говарда, – такой тощий и грязный… и тут Кора почувствовала, что ее ридикюль дергают. Она обернулась: совсем крошечный мальчишка, лет пяти, продолжая тащить сумку, улыбался ей. Кора сумку не отдала и велела малышу убрать руки.
– Ладно, ладно, уковорили. – Йозеф сунул руку в карман. – Только пенни, понимайт? И один пятак, кому повезет. – Он отвернулся от коляски и бросил на тротуар горсть мелочи. Мальчишки завопили и кинулись за монетами. – Уходить. – Йозеф взял Кору под руку, а другой рукой толкнул коляску.
Они зарулили за угол. Кривое колесо вовсю скрипело. Когда они прошли пол-улицы, Йозеф отпустил ее руку, но Кора все равно как будто чувствовала его пальцы.
– Здорово они у вас монеты выманили, – сказала Кора. – Вы часто так делаете?
Йозеф пожал плечами:
– Хоть поедят. Но скорей леденцов напокупайт.
Кора посмотрела на свою сумочку. После покупки радио денег осталось мало. Но она пожалела, что тоже не бросила несколько монеток.
– А почему они все в мокрой одежде?
Йозеф странно посмотрел на Кору, будто она задала каверзный вопрос.
– Купайтс. Река рятом. Прыг с доков, доплывайт до соседней улицы и вылезайт, потом опять.
– Ну, хорошо хоть есть где освежиться.
Он скривился:
– Фода грязь. Брассом плавайт, мусор отпихивайт, – он показал, одной рукой зажимая нос и рот, а другой отпихивая. – Но фсе равно купайтс, отшень жарко. Наши девочки не купайтс. Монахини в реку не пускайт. Раз в нетелю фодят в обтшественную баню.
Кора промолчала. Мытье раз в неделю, по такой-то жаре. А им еще повезло. Она и тогда, ребенком, знала, что ей повезло. Монашки дали ей крышу над головой, кормили – невкусно, но здоровой едой, – а это не так уж мало.
– Как зовут вашу дочку?
– Грета.
– Она ходит в школу? Теперь по закону все обязаны, да?
– Монахини их обучайт в приюте. Не хотят, чтобы девочки ходили в обтшую школу. И в пратшетшной работайт надо. – Он приподнял коляску, въехал на бордюр. – Я коплю на квартиру. Может, на будутший год смогу ходить на работу, пока она в школе. Сейтшас одежду на крыше разветшивает, но если не уедем, ее скоро отправят в пратшетшную. Приют живет за стшет стирки, я понимайт. Но это тяжелая работа, Грета маленькая.
Кора вспомнила, какие руки были у старших девочек: все стертые, в ожогах от кипятка. Ее руки в перчатках были мягкие, без шрамов.
– А какую работу вы хотите?
