Неожиданно какой-то юноша взобрался с гитарой на крышу одного из фургонов, уселся там и запел «Blowin’ in the Wind» Боба Дилана. И, слава Богу, петь он умел на славу. Голос у него был сильный и чистый.
Толпа смотрела на него с изумлением и благоговейным трепетом. А затем настроение ее изменилось — гнев растаял. Прямо на наших глазах напряжение покидало тела людей. Одни начали улыбаться, а там и смеяться. Другие подхватили песню. И меньше чем через две минуты от ярости толпы не осталось и следа. Кто-то уже обнимал друг друга за плечи. Кто-то просто поворачивался и уходил. И очень скоро толпа расточилась. Умиротворяющую силу музыки отрицать невозможно.
По счастью, проблема с едой устрашающих размеров так и не приняла. Организаторы Вудстока сумели организовать доставку в город воды, продуктов и других необходимых вещей вертолетами — только они и могли теперь быстро добираться до Уайт-Лейка. По 17Б легковые и грузовые машины еле ползли, если ползли вообще.
В «Эль-Монако» был уже сдан каждый квадратный фут его территории. Мы сдали даже болото — люди жили на нем в легковушках, фургончиках и школьных автобусах. Комнаты мотеля, да и самые разные места его, которые мы с папой тоже обратили в жилые помещения, были набиты битком. Теперь в мотеле проживало больше пятисот человек, и даже я не знал в точности, где все они помещаются.
Мы с папой наполнили бассейн питьевой водой, а затем протянули из него по территории мотеля шланги, чтобы люди могли при необходимости пить ее — бесплатно. То, что четыре наших колодца и насоса исправно работали, казалось нам чудом, ведь местные жители ежедневно грозились воду в них отравить, а насосы разбить. Чтобы люди имели возможность помыться, мы соорудили у бассейна душевую. Правда, мыло, как и прочие необходимые вещи, давно уже закончилось.
Сама жизнь заставила нас обратить «Эль-Монако» в подобие пункта первой помощи для сотен людей, приходивших к нам с порезами и ссадинами или пересоливших по части наркотиков и нуждавшихся в месте, где можно было бы прилечь и очухаться. Я заворачивал этих трясущихся бедолаг в те одеяла, какие еще оставались у нас в запасе. Вместе с папой мы понарыли под стоявшими на невысоких сваях строениями мотеля траншеи и устроили в них «койки» нашего лазарета. Люди, по большей части молодые, появлялись вдруг неизвестно откуда, чтобы помочь нам в уходе за теми, кто перебрал наркотиков или пострадал от какого-нибудь несчастного случая. Мы с папой старались помогать всем, кто к нам обращался, а когда одних только наших рук для этого не хватало, откуда ни возьмись появлялись, чтобы нам подсобить, три-четыре человека.
В мотель ежедневно звонили со всех концов света встревоженные родственники тех, кто приехал на фестиваль, и их расспросы о том, не видели ли мы дорогих им людей, заставляли наши телефонные линии работать с полной нагрузкой. Мы трудились не покладая рук, делая то, что необходимо было сделать в данный миг. Мы старательно исполняли требования новой реальности, заставлявшей нас заботиться о других, помогать тем, кто нуждался в помощи. Вудсток обладал собственной жизненной энергией, собственным кодексом правил и силой, которая нам никогда и не снилась. Каждый житель Бетела понимал, что способность управлять событиями он утратил. Многие пытались как-то приладиться к ним, однако подавляющее большинство просто терзалось страхом.
Разумеется, сильнее всего горожане боялись того, что хиппи начнут бесчинствовать и не оставят от Бетела камня на камне. Ходили слухи, что на ферме Ясгура совершаются какие-то немыслимые зверства. Там разгулялись «Ангела Ада», уверяли некоторые, они отнимают у людей деньги, насилуют их и убивают. Хиппи предаются групповому сексу. Все и каждый накачиваются наркотиками и безумствуют. Собаки совокупляются с кошками. Ни слова правды в этом не было — ну, во всяком случае, в слухах о разгуле насилия. Однако и слухов было довольно, чтобы нагнать на местных жителей страху и взвинтить их нервы до последней крайности.
Ясно было, что если дела примут дурной оборот, «Эль-Монако» понадобится собственная охрана. А у нас только и было охранников что папа с его бейсбольной битой, да я. На маму, хоть она и показала себя молодцом в схватке с мафией, рассчитывать в случае беспорядков не приходилось. Самое большее, что она могла сделать, — это наложить на кого-нибудь старинное и ужасное русское проклятие, однако оно мгновенным действием, к сожалению, не обладало. Нам требовался настоящий солдат, а то и два. Увы, человека, на которого мы могли бы в этом смысле положиться, рядом с нами не было. Во всяком случае, до тех пор, пока не появилась Вильма.
В один из первых дней августа я вышел в самый разгар грозы из конторы и увидел перед собой стоявшую на размокшей земле высокую, крепкого сложения женщину под большим черным зонтом. Шести футов и двух дюймов роста, она была одета в черное платье с блестками, сетчатые чулки и туфли на высоких каблуках. Косметики, украшавшей ее лицо, хватило бы, пожалуй, для того, чтобы обклеить обоями стену. Накладные ресницы смахивали на пару черных челюстей. На голове сидел парик с высоко зачесанными и скрепленными лакированными китайскими палочками для еды волосами, обрызганными таким количеством лака, что вся прическа приобрела сходство с проволочной губкой для мытья посуды.
Как и когда она у нас поселилась, я не знал, — а уж поверьте, я бы ее не забыл. Я во все глаза смотрел на эту женщину, на ее понемногу уходившие все глубже в землю тонкие каблуки. Она смахивала на Марлен Дитрих, страдающую от переедания и избытка тестостерона. Зрелище, не могу не признать, было захватывающее. Твердый взгляд ее показался мне манящим.
— Позвольте представиться, — сказала она, — по-моему, мы с вами еще не знакомы.
Что за акцент у нее был — русский, немецкий, джерсийский? Какая-то смесь всех трех, решил я.
— Я — баронесса фон Вильма. Я уже несколько дней наблюдаю за вами. Вы не производите впечатления мальчика на побегушках. Чем вы здесь занимаетесь?
— Я владелец этого мотеля.
— А, собственник. Я хочу предложить вам мои услуги. Вы похожи на человека, способного их оценить.
И с этими словами она вытянула из ручки зонта весьма внушительную кожаную плетку о девяти хвостах. Я не знал, что ей сказать. До того времени я с женщинами деспотического склада не сталкивался.
— Может, у вас есть брат, любящий кожаную одежду? — улыбнувшись, спросил я.
— Я очень легко приспосабливаюсь, — ответила баронесса и, дабы посвятить меня в свой секрет, раздвинула полы платья. Она оказалась геем!
Вильма была первым, вероятно, трансвеститом, нога которого ступила на территорию Уайт-Лейка. Поразить меня было не просто — в том, что касается секса, я видывал разные виды, — однако должен признать, что Вильма застала меня врасплох. Реакцию моя была и самому мне не так чтобы очень понятна, однако я почувствовал, что должен отклонить ее предложение. Возможно, в других обстоятельствах я повел бы себя иначе, но в те дни со мной происходили некие странные изменения. Нет, сказал я, сексом мы заниматься не будем.
Вильму мой отказ разочаровал, однако она отнеслась к нему с пониманием. Вильма всего лишь вздохнула и спросила:
