Книга Любовь. Красное и белое - Давид Беньковский

— А зачем ты, Маечка, оставила Викторка с Павликом? Что с тобой, Майка? — заботливо спрашивает мама.

— Мне на работу надо было, в клуб, на четыре часа, вот я и оставила Викторка с его отцом. — Майка повышает голос. — Я вернулась, а ребенка нет. Зато он спит, как убитый, да еще лицо все синее, как будто его кто-то избил, и не хочет сказать, что случилось.

— Успокойся, Маечка. — В голосе мамы по-прежнему звучит забота. — Может, у Павла был какой-то важный разговор, какие-то свои дела, я в этом уверена. Насколько я знаю Павла, это может быть связано с его работой. Может, ребенок ему мешал. Вот все это и случилось. А теперь ребенок пропал.

— Что ты говоришь, мама, что ты имеешь в виду? — кричит Майя. — Ты не понимаешь, что Викторка нет? И ты еще заявляешь, что Малыш ему мешал. — Майя почти плачет. — Разве он не может посидеть с ним несколько часов? И что у него были за дела, если он спать лег, а сначала в драку влез? И это, конечно, связано с его работой! Я не буду с тобой это обсуждать, ведь ты ничего, кроме него, не видишь. Нам надо найти Викторка. Вставай, Павел. Где Дед? Может, они вместе гуляют? Нет нигде этого старого кретина. Ищи Деда, слышишь?! — кричит Майка на всю гостиную. — Ты знаешь, куда он ходит и где валяет дурака!

— Маечка, крики здесь не помогут. — Мама сохраняет спокойствие. — Павел сейчас не в самом лучшем состоянии и должен лежать, а не ходить. Ты иди, поищи Деда, но прежде всего своего ребенка! — Мама начинает терять терпение. Почти кричит.

Становится совсем тихо. Майка на мгновение замирает, потом срывается с места, и вот я уже слышу ее шаги в прихожей на терракотовой плитке и грохот захлопнувшейся двери.

Тут громко открывается входная дверь. Слышу плач, вернее, крик Малыша. И позвякивание шпор Деда. Значит, они гуляли, Дед его увел, Дед им занимался, когда меня Сладостная Дремота захватила… Дорогой мой Дед и Отец в одном лице!

— Где вы были? — Следом за ними в квартиру вбегает Майка. — Что с ним? — Склоняется над Малышом. — Иди ко мне, Викторек! — И обнимает его.

Малыш дрожит. И снова Слезы, Слезы. Вечно он плачет. Что из него выросло?

— У него лоб разбит! — кричит Майка на всю квартиру. — Что это?! Что произошло?! Что Дед опять выдумал? Я же вам велела держаться подальше от Викторка!

— Молчи, женщина! — Теперь кричит Дед. — Мы были на маневрах, осваивали методы ведения партизанской борьбы в городе. Я взял его с собой, чтобы он немного возмужал, познакомился с настоящими польскими традициями. Собрал целую ватагу детей, одни штурмовали, другие — обороняли. Я отдал приказ атаковать, и твой сын, женщина, отважно ринулся в бой. Он шел в первой линии атаки и был ранен. Был ранен кирпичом. Защитники стреляли метко, но он решительно, без колебаний, пошел в атаку. Смелый он, я вижу, выйдет из него толк.

— Кирпичом?! — Майка чуть сознание не потеряла. — Что вы наделали?!

— Ну, не целым, — спокойно отвечает Дед. — На войне, как на войне, могут быть жертвы. А Польша требует жертв и посвящения. И ты как мать, мать сына, должна об этом помнить, и пребывать в беспокойстве, и молиться за него. Мы живем не в Австралии, а в Польше, и такова обязанность каждого молодого мужчины, а бабьи крики здесь не помогут. Надо обработать ему рану — до свадьбы заживет. Радуйся, что он вернулся… А ты, Виктор, перестань хныкать. — Дед обращается к Малышу. — Ты отлично сражался. Представлю тебя к награде. Ты, Виктор, должен знать, что каждый мужчина обязан защищать свою страну, родину и даже может погибнуть. Быть мужчиной, мужчиной в такой стране, как наша, большая честь!

— Да вы ненормальный! — восклицает Майя. — Я же говорила: не желаю, чтобы этот ненормальный старик занимался Викторком и куда-то его водил! Я говорила, чтобы он держался от него подальше! Ребенку лоб нужно зашивать! Нам надо ехать в больницу! Неизвестно, что у него с головой.

А Малыш все кричит. Кровь на лбу. Майка уводит его в ванную комнату.

— Да не плачь ты так, ну, ты же не баба! — Дед идет следом за ними. — Я тебе расскажу, о чем ты должен знать, сын мой. Ни одна баба тебе этого не расскажет. Перестань плакать и послушай меня. Скакали мы галопом через какой-то городишко. Вдруг начали в нас стрелять. Трудно было понять, с какой стороны, так всегда бывает во время битвы в городе. Пули летели со всех сторон. Оказались мы на главной улице. И вдруг мне в ногу попали две пули. Я чувствовал теплую кровь в сапогах, ощущая, как она сочится, но самообладания не утратил, пришпорил коня и выбрался из того ада. А когда мы расположились в лесу и нас окружили, я отдал приказ выбираться из окружения поодиночке. Неприятель подошел на расстояние вытянутой руки. И тогда я выстрелил. Из собственного револьвера. Я видел, как враг упал. Зашел сбоку, так, чтобы он не мог меня видеть, и застал его врасплох. А когда он обернулся, я выстрелил ему в грудь и, к счастью, попал прямо в сердце. Он даже не успел прицелиться. Упал как подкошенный, как тряпичная кукла. Ну а если бы не я его, то он бы — меня. Такова мужская судьба. Либо он — либо я. Других вариантов нет, Виктор… Такова война…

— Выйдите отсюда. Прекратите рассказывать всякие ужасы! Он маленький ребенок и ничего не понимает. Перестаньте. Вы ненормальный! Я не хочу, чтобы мой ребенок заразился вашей болезнью!

— Эта болезнь называется любовью к Польше! И я горжусь тем, что болен, как ты выразилась, этой болезнью! — Дед величественно покидает ванную комнату и выхватывает из ножен саблю.

Малыш прижимается к Майке и кричит еще громче. У нее что-то падает из рук. И от всего этого шума у меня еще сильнее болит голова. Глаза опухли, открываются с трудом, я почти ничего не вижу. Падаю на диван.

— Павел, я тебя умоляю, встань! — Майя выглядывает из ванной. — Павел, сделай же что-нибудь. Забери отсюда своего ненормального Деда! Иначе я за себя не отвечаю!

Что эта Майя несет, что она несет? Как я могу забрать Деда и Отца в одном лице, который такие важные вещи говорит и саблю высоко поднял? Тем более у меня компрессы со льдом на глазах и я почти ничего не вижу. Да и Мама велела мне отдыхать!

Майя несет на руках Малыша в его комнату. Он больше не плачет. Успокоился. Только всхлипывает. Снова на руках его носит, маменькиного сынка из него делает!

— Маечка, успокойся. — В комнату следом за Майей входит Мама. — Покажи мне его рану. Ты ее промыла? Посмотри, все не так страшно. Кость цела. Наверняка ничего серьезного. Подумаешь, кусочек кирпича. Это всего лишь синяк, припухлость, а не рана. Надо лед приложить.

— Мама, принеси из холодильника лед и выйди! — Майя говорит тихо, но так твердо, что Теща молча идет на кухонную половину и возвращается с компрессом, похожим на мои. Майя выпихивает ее из комнаты и захлопывает дверь перед ее носом.

— Ладно, ладно. Плохо я дочь воспитала. — С этими словами Мама возвращается в гостиную.

Воцаряется тишина. Майя у Малыша, Мама хозяйничает на кухонной половине. Как же я устал от этих криков и всего этого хаоса! Глаза открыть не могу. А Сладостная Дремота только и ждет, когда тишина наступит. Да и водочка родимая, которую я выпивал во время футбольного матча, дает о себе знать в виде не самого лучшего самочувствия. Вот я и лежу, лежу. И снова ко мне Сладостная Дремота приходит, долгожданная Сладостная Дремота заключает меня в объятия. И вижу я, как Виктор выходит из своей комнаты. Один выходит, Майки рядом нет. Выходит, но какой-то совсем другой. Повзрослел, стал настоящим мужчиной лет двадцати. Высокий, стройный, над его верхней губой усы пробиваются! Смотрю на своего взрослого сына. Как мой Виктор вырос! Одет в камуфляжную форму, шкуру пантеры напоминающую, а на рукаве — бело-красная повязка. Гордость, огромная гордость меня переполняет. Мой сын, мой повзрослевший сын в военной форме! А на голове у него окровавленная повязка.