Я не забыл этот урок Сенеки. Я больше не знал, чего хотят боги. Были ли они благосклонны к Нерону или, напротив, враждебны? Меня мучили сомнения.
Вместе с толпой я присутствовал на играх, которые Нерон устраивал для простого люда. Он расхаживал по арене и дорожкам цирка. Чувствовалось, что ему хочется поучаствовать в гладиаторских боях, состязаниях, скачках. Но спев и проехав несколько кругов на колеснице, он шел в свою ложу и наблюдал, наклонившись вперед и держа перед левым глазом свой изумруд. Иногда он оживлялся, поднимал большой палец, останавливал поединок в тот момент, когда один из гладиаторов готов был испустить дух, и часто вскакивал, как простой зритель, чтобы подбодрить возницу, погонявшего лошадей.
Возле Нерона крутился Тигеллин, нашептывая хозяину, что лучшие лошади были из его конюшен. Ловкий царедворец выражал сожаление, что император не вышел на дорожку сам, потому что был сыном божественного Аполлона, а значит, самым умелым возницей, самым талантливым поэтом, певцом и музыкантом.
В другое ухо то же самое пела ему Поппея.
И все же, после некоторых колебаний, Нерон снова садился, как будто боги советовали ему сдерживать себя, внушали осторожность, напоминая, что народ Рима не желал, чтобы его правитель, уподобившись простолюдину, рабу или гладиатору, поправ императорское достоинство, вел себя, как фигляр, и шут.
Поговаривали, что Нерон хочет отправиться в Афины, Александрию или Неаполис — к грекам, которым чужды были подобные предрассудки. Уж там-то он отличится во всех играх и состязаниях и вернется в Рим с венком победителя на челе. Народ восторженно встретит своего императора, государя-солнце, сына Аполлона, победителя парфян, любимца богов, человека, который мечтал соединить величие Рима с традициями Востока.
Я слонялся по городу.
Чернь толкалась в переулках, расступаясь, когда проводили связанных рабов, — их сгоняли со всех концов империи в столицу копать каналы, которыми Нерон решил соединить Рим с Остией.
Граждане с презрением смотрели на выходцев с Востока, о которых рассказывали, что многие из них принадлежали к секте Христа, что они часто пытались сбежать и, если это удавалось, укрывались у римских христиан, число которых постоянно росло.
Иногда в толпе слышался легкий ропот. Ругали Поппею, которая принимала этих евреев в императорском дворце и требовала от Нерона освобождения заключенных в тюрьму раввинов. Ее обвиняли в предательстве по отношению к Риму, в пренебрежении традициями и ритуалами, предписанными религией предков. Подозревали, что она, пользуясь властью, которую приобрела над извращенцем-мужем, внедряла в его окружение уроженцев Востока, например этого мима-иудея по имени Алитир. Утверждали, что он поддерживает связь с Иосифом бен-Матфеем, иудейским послом в Риме.
Но эта критика почти не была слышна. Казалось, на сей счет даже боги не пришли к согласию. Они вроде бы покровительствовали Нерону — стало известно, что Поппея в Анции произвела на свет дочь Клавдию, которую тут же нарекли Августой. Жрецы отметили это событие жертвоприношениями, дабы возблагодарить богов за ниспосланное Нерону потомство.
Сенаторы и все приближенные отправились в Анций. Даже Сенека присоединился к этой процессии, от которой Нерон отлучил лишь сенатора Тразею — за излишнюю независимость мышления и нападки на власть предержащих. Учитель описал мне радость Нерона, его блаженное опьянение, поэмы во славу великодушных богов, сочиненные им в присутствии сенаторов. Последние в свою очередь растекались в похвалах богам за их доброе отношение к Риму.
Сенат даже предложил возвести статую из золота обеим Фортунам, богиням Анция, в честь которых совершались жертвоприношения и был построен храм Плодородия.
Я молча выслушал Сенеку.
Выходит, боги приняли сторону Нерона? Выходит, учитель забыл об унижениях, которым его подвергли, о скрытых угрозах, о совершенных преступлениях и о владевшей им уверенности, что смерть уже близка, что это она вдохновляла Нерона и руководила императором, любившим кровь?
— В нем живет радость, — шептал Сенека. — Я снова обрел своего юного ученика таким, каким он был когда-то, до того как окончательно пал под натиском страстей… Может быть, этот ребенок… — неуверенно начал он и замолчал, вспомнив, как обманчива надежда, порождающая все наши страхи.
Однако хватило четырех месяцев, чтобы стало ясно: боги играют людьми. И императорами тоже. Клавдия Августа умерла, и отчаяние Нерона превзошло радость, которую он испытал при рождении ребенка.
Вместо игр, которые предполагалось провести во славу Клавдии, сенат предложил устроить церемонии обожествления умершей дочери императора. Сенаторы скорбели преувеличенно и раболепно. Они потребовали соорудить в честь Клавдии Августы храм и назначить специального жреца для поминальных служб.
Нерон рыдал не переставая.
Вскоре он заявил, что устроит для простых римлян праздник в память о Клавдии, чтобы доказать свою любовь великому городу и народу и опровергнуть слухи о его намерении отправиться в Александрию, в Грецию и на Восток, чтобы участвовать в играх.
Он император Рима и не может забыть о славе города и долге перед ним.
Пока Нерон говорил, я наблюдал за ним.
Печаль и отчаяние, не сходившие с его лица в последние дни, сменил страх: утрату Клавдии он воспринял как знак недоверия со стороны богов, тем более жестокий и тревожный, что он случился вскоре после рождения ребенка, которое теперь можно было понять как западню, подстроенную ему высшими силами.
Сенека снова оказался прав: за надеждой идет страх.
И смерть представлялась единственной реальностью, которую боги оставляли смертным.
35
Мысль о смерти, к которой небесные властители приговорили все живое, не переставала преследовать меня. Снова и снова обращался я с вопросами к Сенеке, не страшившемуся ухода в мир иной. И он снова повторял, что верит в бессмертие души. Было ли это убеждение сходно с верой учеников распятого, уповавших на то, что воскресение откроет им врата вечности, потому что Христос, поправ смерть смертью, навсегда освободил от нее людей?
Прямого ответа на этот вопрос я от Сенеки не получил.
Тогда я начал бродить по Риму в надежде встретить того изможденного человека, Линуса, говорившего со мной на Бычьем форуме после казни рабов Педания Секунда. Но никаких следов его я не нашел. Тем не менее ходили слухи, будто к общине христиан каждый день присоединяются все новые обращенные, которые объединялись вокруг Павла — гражданина Рима, еврея из Тарса и столпа Христова учения. Утверждали, что он знал Сенеку и встречался с ним.
Однако учитель, с которым я поделился скудными результатами моих поисков, выслушал мой рассказ без всякого интереса. Он собирался выехать из Рима в составе императорского кортежа.
Нерон готовился к отъезду в Неаполис, чтобы выступить там перед тысячами зрителей.
Люди со всей Кампании уже начали стекаться в этот греческий город. Жители Александрии по приглашению императора переплывали море, чтобы увидеть и услышать, как он поет, играет на кифаре, декламирует стихи, исполняет главные роли в греческих трагедиях. Множество зрителей должно было прибыть в Неаполис из самой Греции. Нерон постоянно повторял любимую греческую поговорку: «Чего никто не слышит — того никто не ценит. И я должен показать народам империи, на что способен их властитель».
