Книга Повелитель Ижоры - Александр Егоров

Корби Суолайнен лежал посреди Перуновой поляны, на ложе из полевых цветов, с венком на груди. Это был уже не Корби, а то, что осталось от Корби после того, как он перестал быть живым. Труп никак не звали, труп ничего не видел и не слышал, ему было все равно.

На виске у трупа виднелся обширный кровоподтек. Ведь Корби умер не сразу, и синяк успел налиться темной, еще живой кровью. Но лицо его стало белым, совсем белым, нос заострился, и соломенные волосы потеряли блеск. Нет, это был уже не Корби.

Но куда же делся тот парень с красивым карельским именем? Сильный и справедливый сотник дружины, всего-то двадцати лет от роду? Вернулся ли он в свою деревню на берегу лесного озера, нашел ли там своих родителей и сестренку? Никто не мог знать этого. Смерть была редкой гостьей в Изваре, и никто не знал, что бывает после: если этого не ведал сам великий конунг Ингвар, то где уж было остальным.

Ребята подавленно молчали. Девушки глотали слезы.

Конунг же стоял неподвижно и смотрел куда-то вдаль, поверх темных фигур идолов, выше деревьев, туда, где в небе уже догорал закат. Он тяжело опирался на свой посох. Со стороны казалось, будто конунг ждет чего-то. Так думал и Филипп, который стоял по правую руку и изредка обращал на отца внимательный взгляд. Младший ярл, стоявший с сестрой поодаль, искоса поглядывал на Фила; но Ленка, сжимавшая руку брата, не оборачивалась. Она была еще бледнее Ника.

Когда от умирающего солнца осталось только кровавое зарево над лесом, конунг сжал крепче свой посох. Тотчас глазницы деревянных богов засветились, а у подножия заклубился светящийся туман – это включилась подсветка; и тогда конунг выступил вперед и произнес:

– Пусть слышат люди и боги.

Он помолчал, словно собираясь с духом.

– Мы прощаемся с нашим братом, – сказал он наконец. – Пусть он и ушел из нашей жизни, но мы непременно встретимся в новом мире. Перун слышит нас. Перун возьмет нас всех в свое время.

Похоже, громовержец Перун и вправду мог слышать это странное заклинание. Глаза идола плотоядно загорелись, и рубин на конце Ингварова посоха откликнулся кровавым блеском. Но вот очнулись и остальные боги; их взгляды скрестились, и в воздухе возникло таинственное мерцание. Напряжение стало невыносимым.

И тут лежащая неподвижно фигура вспыхнула ярким белым пламенем, раздался треск, будто рвался туго натянутый ветром парус, а зрители разом зажмурились – но даже когда вспышка погасла, еще несколько секунд перед глазами возникали и лопались какие-то оранжевые пузыри. Потом стало темно.

Кто-то первым открыл глаза и вскрикнул. Посреди поляны было пусто. Тот, кого называли Корби, исчез из этой истории навсегда, и только разбросанные вокруг, подозрительно скоро увядшие цветы не давали зрителям поверить, что все это им приснилось.

Так ушел мой боевой наставник, непревзойденный стрелок Корби Суолайнен. Я недолго скучал о нем. Почему? Не знаю. Я стал сильным за эти месяцы в Ижоре. Но я твердо помнил, что должен стать первым.

И теперь мой учитель Корби уступил мне свое место.

Когда наш старший товарищ, Власик, вернулся в деревню изгнанников, вышло так, что командиром ижорской дружины стал я сам; уже на следующий день конунг Ингвар, мой отец, представил меня остальным парням в этом новом качестве.

Это было ни с чем не сравнимым удовольствием. Все тридцать бойцов выстроились перед нами, как на скаутской линейке, и мы с конунгом прошли мимо каждого. Я внимательно рассматривал их лица. Плотно сжав губы, они провожали нас взглядами. Замыкающими стояли Янис с Ториком: они восторженно таращили на меня глаза, и я улыбнулся им ободряюще. Не было только рулевого Харви, и я отлично знал, почему.

Должен сказать, что меня это не особенно беспокоило.

Нашлись у меня в эти дни и иные заботы, еще приятнее.

Золото викингов оказалось совсем не таким, как я представлял. Я думал, это будут блестящие тяжелые слитки, наподобие тех, что хранятся в банках, или красивые монеты с портретами королей, или всякие там кольца нибелунгов. Но золото, которым новгородский князь сполна отплатил служивым варягам, было другим. Это были неровные желтые слитки, похожие на помятые шоколадки в обертке, только все разные по размерам и по весу. На некоторых были нанесены какие-то насечки, на других – нет.

Были здесь, правда, и монеты (в кожаных мешках), только тоже неровные и даже не очень-то круглые, с дырками и без. Были и какие-то украшения наподобие сережек в виде страшноватых зверей, с подвешенными к ним кольцами и листочками. Эти подвески больше напоминали погремушки, и я решил, что дарить их девушкам могли только дикари.

И все же эти штуковины были из чистого золота.

На серебряные слитки – гривны – я даже и не смотрел, хотя их нашлось в варяжском грузе куда больше, чем золотых, не меньше шестисот фунтов. Были они продолговатые, похожие на неуклюжую заготовку для напильника или какого-нибудь зубила, и довольно тяжелые. Парни намучились перетаскивать их в джипы, а из джипов – в подвалы башни. Серебро конунг Ингвар использовал для внутренних расчетов.

А вот золото отец спрятал в огромный несгораемый шкаф у себя в кабинете. Этому золоту предстояло под покровом ночи отправиться на Перунову поляну. Затем загадочная программа «Rewinder» должна была соединить между собой две точки во времени и пространстве, чтобы адресат смог получить посылку – и в скором времени отправить обратно кое-что для нас.

Как я ни просил, Ингвар не разрешил мне присутствовать при этом. Оставалось просто ждать.

И вот день настал. А точнее, настало утро, когда я снова проснулся от автомобильного гудка. И увидел у себя под окном сияющий черным лаком, громадный и мощный внедорожник-амфибию с тонированными стеклами, с высокой трубой воздухозаборника и лебедкой на носу. Его обтекаемый кузов поблескивал, как мокрый дельфиний бок.

Дверцы «конкистадора» были распахнуты. На торце передней двери были налеплены разноцветные ярлычки с буквами и цифрами: судя по всему, машина была импортирована прямиком из салона известного питерского дилера. За рулем сидел Харви, уже вполне здоровый, но с перевязанной головой (я решил, что за рулем он оказался не случайно, но долго размышлять об этом не стал). Увидав меня в окне, Харви робко улыбнулся и поднял руку: «Привет тебе, молодой ярл». Стараясь не спешить, я оделся и вышел во двор. Харви уже вылез из машины и встречал меня с ключом в руке, торжественный и бледный.

Я знал, что переборщил в тот раз. Конечно, бедняга ни в чем не был виноват – он ведь не был сыном конунга и поэтому мог проявить мягкотелость, как и остальные представители этой низшей породы людей; я подумал, что стоит простить его, хотя бы ради такого приятного момента. Мне пришла в голову одна мысль. Я положил руку ему на плечо и сказал негромко:

– Скажи, Харви, ты не держишь зла на меня?