Концерты, которые дает оркестр пожарной бригады, всегда вызывают интерес у жителей Дота, а последний концерт в году превращается в настоящее празднество. Сюда приходят, чтобы показать новые шляпки. Несомненно, мэру города полагалось бы занять место в первом ряду, но это могли бы счесть за проявление тщеславия. А если бы он сел где-нибудь позади, где его вообще никто не заметил бы, это было бы чересчур уж скромно. Такую скромность, пожалуй, сочли бы показной — этакое смирение паче гордости.
Добрый мэр Тибо Крович занимал свой пост достаточно долгое время, чтобы знать, какое значение имеют такие мелочи, и, даже найдя подходящее место, не мог сесть, пока его не увидят, пока он не улыбнется и не кивнет нескольким людям, чьи имена, оказывается, не очень хорошо помнит, и разумеется, пока не пожмет руки нескольким известным в городе персонам, среди которых, например, господин Томазек, президент Ассоциации рестораторов («А это, должно быть, ваша сестра. Очень приятно познакомиться. Как, вы его мама? О, госпожа Томазек, не могу поверить!»), секретарь Городского Совета Горвич («Госпожа Горвич, как всегда, рад вас видеть!») и, конечно же, господин Свенсон, начальник пожарной бригады («Какие бравые у вас ребята в оркестре, Свенсон! Город ими гордится!»). И только когда, покончив со всей этой чепухой, он обернулся, собираясь сесть на присмотренное место — место во втором ряду, наиболее подходящем для мэра Дота, — только тогда он заметил Агату. Она стояла на посыпанной гравием дорожке вокруг эстрады, в своем темно-зеленом плаще, скромно держала двумя руками сумочку и вежливо ждала, пока он закончит здороваться.
— Агата! — в голосе Тибо была улыбка. — Я, признаться, не ожидал… Очень мило с вашей стороны.
И он начал пробираться к концу ряда, извиняясь на ходу, пока не добрался до прохода и не вышел на гравиевую дорожку. Он взял ее руку в свою — не так, как руку господина Свенсона или даже госпожи Горвич. Им он протягивал прямую, жесткую ладонь и пожимал руку строго, по-мужски. Агате же он протянул руку ладонью вниз, и она подняла свою руку к его ладони. Так они и стояли, держась за руки.
— Нам надо найти, куда сесть, — сказал Тибо. — Концерт вот-вот начнется.
— Здесь так много народу, — ответила Агата. — Может быть, вам лучше вернуться на свое место? Вряд ли мы найдем два пустых стула рядом. Извините, что я так опоздала. Сначала были дела, потом трамвай никак не хотел приходить, а когда я сюда приехала, я никак не могла вас найти.
— Пустяки, сейчас что-нибудь придумаем. Давайте посмотрим с другой стороны.
Субботний мэр Крович, тот, что оцепенел на Альбрехтовской улице, встретившись взглядом с адвокатом Гильомом, вряд ли бы сказал такое, а если бы и сказал, то точно не пошел бы по дорожке вокруг эстрады вот так, держа Агату за руку, — но это был другой мэр Крович, тот, который провел предыдущий вечер, глядя в камин и проклиная себя за глупость, а большую часть ночи — спасаясь от демонического такси и сплетаясь ногами с госпожой Стопак. И все же Тибо чувствовал себя быком на выставочном ринге. Каждый стул в парке был повернут в сторону эстрады, и сотням зрителей не оставалось ничего иного, как смотреть на мэра Кровича, идущего за руку с… Кстати, кто это такая? Симпатичная женщина, а? Нет. Ничего симпатичного. Тибо почувствовал, как пальцы Агаты сжались чуть сильнее. Она немножко сбилась с ноги, пытаясь успеть за ним.
Дойдя до южного края эстрады, они обнаружили Емко Гильома, занимающего изрядную часть первого ряда. Тибо резко затормозил, скрипнув каблуками о гравий, и, возможно, попытался бы сбежать, но, обернувшись, увидел, что оркестранты уже начинают выстраиваться на сцене.
А потом, снова в панике взглянув на Гильома, он понял, что бежать поздно. Адвокат восседал на толстой полированной доске, накрывавшей все стулья переднего ряда. Не то чтобы он был так широк в седалище, чтобы занимать семь стульев, — однако для того, чтобы выдержать его вес, требовались все четырнадцать ножек. Даже при том, что доска распределяла этот самый вес, стулья под ней покосились. Когда Гильом приподнял свою шляпу в знак приветствия, поверх его плеча Тибо заметил такси, ожидающее у ворот парка. Слышно было, как мотор автомобиля зловеще рычит.
— Такое впечатление, что весь город сюда пришел, — сказал Гильом, — концерт вот-вот начнется. Не соблаговолите ли вы и ваша спутница присоединиться ко мне? А то я по некоторым причинам занял несколько стульев.
Тибо и Агата переглянулись. Делать было нечего. Сидеть рядом с Гильомом было лучше, чем целый час стоять на виду у всех зрителей. По крайней мере, они будут вместе. Поэтому, несмотря на то что Агата считала адвоката виновником отставки Тибо с должности судьи и ненавидела его за это, она с благодарностью приняла его предложение.
— Спасибо, — просто сказала она и присела на край доски, оставив Тибо последний клочок свободного пространства между собой и адвокатом.
Прежде чем сесть, Тибо посчитал нужным соблюсти правила вежливости.
— Господин Гильом, позвольте представить вам мою хорошую знакомую и коллегу по работе, госпожу Агату Стопак. Агата, перед вами мой ученый коллега, господин Емко Гильом.
Гильом подался вперед, опершись на трость, — то ли привстал, то ли поклонился, причем этот жест вежливости явно дался ему нелегко, и протянул Агате руку. Та вежливо пожала ее кончиками пальцев.
— Здравствуйте, госпожа Стопак, — проговорил он. — Приятно познакомиться.
— Здравствуйте, — ответила Агата, и Тибо уселся между ними.
Неуловимым движением руки, которого следовало бы ожидать скорее от танцора фламенко, нежели от человека такой комплекции, Гильом извлек из кармана визитную карточку и протянул ее Тибо.
— Возможно, госпожа Стопак не откажется принять от меня это.
Тибо передал карточку Агате, и та благодарно улыбнулась Гильому. Она была безупречно вежлива.
— Выбор музыки удручает, — снова заговорил адвокат. — Слишком большой упор на военные марши. И все же.
— И все же? — в голосе Тибо прозвучало куда больше раздражения, чем ему хотелось бы.
— И все же я полагаю, что публика должна получать то, что хочет. Мы об этом, помнится, с вами уже говорили. Людям нужна стабильность. Им не нравится, когда ближние обманывают их ожидания. Они предпочитают, чтобы учителя воскресной школы не танцевали в свободное время танго. Им хочется, чтобы их мэр был милым, ограниченным человеком. Они до слез расстроятся, если узнают, что один смехотворно толстый адвокат на самом деле не обжора. И, конечно же, они будут просто убиты, если оркестр пожарной бригады отважится вдруг сыграть что-нибудь из Моцарта. Нет ничего хуже, чем разочарованная толпа. Нет ничего омерзительнее. — Гильом обернулся, посмотрел Тибо в лицо и добавил: — Я говорю это как человек, хорошо знакомый со всякими мерзостями.
Добрый мэр Крович был неожиданно тронут. Он дружески похлопал адвоката по колену, как потрепал бы по голове испуганную собаку.
— Гильом… — начал он так, словно хотел сказать: «Что это с вами? К чему затевать этот разговор?» — но тут, кажется, понял, что тот имел в виду, и немедленно принялся оправдываться: — Знаете ли, такой «ограниченный» мэр, как я, пригодился бы любому городу…
