– О Боже мой! Боже мой! – задыхалась она. – Я сейчас… сейчас… о-а-а-а!
Будто звезда вспыхнула у меня внутри. Я ударял в нее, раздавливая в руках ее бедра. И тут она издала прерывистый стон и упала на меня, дыхание ее ревело у меня в ухе, горячая кожа обжигала мою кожу, и сердце ее стучало вместе с моим.
* * *
Потом мы лежали, обнявшись, на огромной безлюдной пустоши. Мы гладили друг друга по лицу, глядели в глаза, улыбались. И ничего не говорили. Слова не имели значения: мы понимали друг друга по взгляду и улыбке.
Кэролайн сорвала травинку и стала водить по моей руке. Я тогда же решил, что скоро попрошу ее поселиться со мной. И скажу всем, что мы с ней пара.
В пяти километрах надо мной летел одинокий самолет, оставляя белый след на чистой синеве. Сейчас я мог поверить в чудеса. Я мог поверить, что скоро Мать Земля опять остынет. Что она прекратит извержения и землетрясения и цунами.
Я даже видел возможное будущее. Я вернусь домой. Выгружу из рюкзака консервы и патроны. Набью чемодан своими лучшими шмотками. И выйду из дому. А на углу будет ждать Кэролайн. Когда она увидит меня, ее зеленые глаза засветятся радостью. Мы возьмемся за руки, поцелуемся. Сядем на автобус до Лидса и снимем там квартиру. Будем готовить еду – голыми. И любить друг друга на коврике перед телевизором.
Я лежал на спине и предавался воображению, а Кэролайн ласково щекотала меня травинкой.
Я действительно воображал, что такое у меня может быть будущее. Теплое, уютное, усыпанное розами.
Но если бы в тот момент из голубизны выпал хрустальный шар и я увидел будущее, которое меня ждало, – что ж, наверное, было бы у меня искушение протянуть руку за винтовкой и пустить пулю между этих красивых карих глаз.
А потом повернуть дуло к себе.
* * *
Смеясь, шутя и поглаживая друг друга по спине, мы возвращались в лагерь. Кожа все еще гудела от этого чудного, самозабвенного секса. Винтовка небрежно болталась у меня на плече. Если не считать ее, мы выглядели парой влюбленных в свой медовый месяц.
Лагеря отсюда было не видно за краем ложбины, но уже слышны были голоса, призывающие на раздачу еды; в небо поднимался голубой дымок костра.
Лагерь иногда называли Стивеновым ковчегом (а под хорошее настроение моего брата называли Ноем), а иногда (ха-ха) – Задницей, потому что он стоял на дне глубокой ложбины под обрывами, напоминавшими каменные ягодицы.
Тогда мы стали отключаться от реальности. Мы фантазировали, будто это летний поход. Многие еще были способны верить, что когда мы вернемся во внешний мир, все будет как было: люди стригут газоны, детишки катаются на скейтбордах, по деревенской улице спокойно едут машины, может, в белой церкви идет июльская свадьба, невеста сияет, радугой сыплются в воздухе конфетти. Я услышал, как Кэролайн говорит:
– Я хочу заключить с тобой сделку.
– Сделку?
– Да, я хочу, чтобы ты обещал мне каждый день заниматься со мной сексом. Я рассмеялся:
– Это вряд ли можно назвать обязанностью.
– Обещай тете Кэролайн. Повторяй за мной: Я, Рик Кеннеди, буду заниматься сексом с тобой, Кэролайн Лукас, каждый день.
– Я торжественно обещаю, что буду… Выстрел щелкнул, как сломанная сухая палка. Мы были где-то в сотне шагов от ложбины. Слева от меня выскочили трое и бросились прочь. Я сдернул с плеча винтовку.
Еще выстрел – пистолет, судя по звуку. Потом более низкий звук дробовика.
Через край ложбины перелезали люди. В массе голов и машущих рук я увидел Стивена, Дина и Викторию.
Стивен увидел меня, остановился, приложил руки ко рту рупором и крикнул:
– Рик, останови их! Не дай им уйти!
Я глянул на три бегущие по вереску фигуры. Я не знал, кто они, но не задумался ни на секунду. Я знал, что их надо догнать.
33
Я бежал, держа винтовку перед собой, ощущая, как она вздрагивает на каждом прыжке.
Те трое бежали где-то шагах в ста впереди. Они были молоды, точно моложе тридцати. Я думаю, что при прочих равных я бы их не догнал, но они несли набитые угольные мешки, обхватив их руками. И я поспорю с вами на бифштекс, что там был не уголь.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: это чужаки, которые прокрались в лагерь, набили мешки всем, что смогли хапнуть, и теперь делают ноги домой, унося с собой наши припасы, которые мы три дня волокли сюда н своем горбу.
Я сократил разрыв до ста шагов, когда они просекли, что я их догоняю. Тридцать шагов. Они дернулись посмотреть, как я настигаю их.
А я таки их настигал – и быстро.
Нас разделяло двадцать шагов.
Трое бегущих были одеты в обычные лохмотья беженцев. На одном пиджак от костюма с тренировочными штанами, на другом – футбольные шорты и свитер. Третий – в футболке и в штанах вроде как от спецовки, подвязанных оранжевой лентой, и в вязаной шапочке. Вся одежда была рваной и такой грязной, будто они валялись в жидкой грязи.
Они поняли, что от меня им не убежать с этими мешками, набитыми консервами и всякой всячиной, но нагнули головы и припустили, перебирая ногами. Они добыли свой приз и не собирались легко его отдать. У одного свалился ботинок, но он не остановился.
Пятнадцать шагов. Господи, я их уже нюхом чую. Воняет, будто они спят в дерьме.
Десять шагов.
Тут-то до меня дошло, что когда я их догоню, окажусь один против троих. Может быть, у них есть оружие. Только им будет трудно его вытащить, держа мешки в объятиях, как перед туром вальса.
Я сумел набрать воздуху и крикнуть:
– Стой или я стреляю!
Они молча продолжали бежать.
Я мог остановиться и свалить всех троих пулей в спину. Но я знал, что способен хладнокровно стрелять в человека не больше, чем быть собственной бабушкой.
Я понял, что они уносят то, что для нас важнее самих воров. С ними-то что нам делать? Арестовать? Оштрафовать? Направить на общественные работы по чистке обуви?
Я почти поравнялся с ними.
То, что я сделал потом, было приемом запрещенным, но элегантным в своей простоте.
Я шагнул в сторону и подцепил ногой за ногу первого из них. Он полетел головой вперед, перекатившись через мешок с криком “Ох!”, когда у него перехватило дыхание от удара. Звякнули банки в мешке.
Я пододвинулся ко второму и проделал с ним то же самое. Он полетел клубком рук и ног, тоже охнул, выдохнув от удара о землю.
Я подобрался к третьему, который был в вязаной шапочке. На покрытом грязью лице блестели черные глаза. Он даже не знал, что я здесь – или ему было все равно. Он прижимал мешок к груди, как отец своего первенца, защищая от урагана.
