Рюфенахт встал, подошел к шкафу, достал еще бутылку. Налил себе, выпил.
— Вы небось думаете, что я напился и несу ахинею. Нет. Я совершенно трезв и говорю правду. А правда в том, что мне уже ничем не поможешь. Регулу убил я. Помогите мне, господин комиссар, арестуйте меня.
Он сидел на стуле, прямой как палка, положив руки на стол, устремив взгляд на Хункелера. Лицо в свете лампы — белое, будто каменное. Внезапно на ресницах блеснули две крохотные слезинки, стали больше, но почему-то не падали, словно приклеились. Потом, наконец, сбежали по щекам к подбородку.
Хункелер встал, кивком попрощался с Рюфенахтом, который по-прежнему неподвижно сидел у стола и плакал.
Комиссар вышел на улицу. Посмотрел на луну, белым шаром висевшую над головой, сел в машину и поехал прочь отсюда, сквозь ночь.
Наутро за завтраком Хункелер решил поговорить с Хедвиг.
— Хочу кое о чем тебя спросить, — начал он, — это касается твоей интимной сферы.
Она засмеялась, ожидая, что будет дальше.
— Ты, случайно, не приревновал меня? Интересно, к кому?
— Нет, ревность тут ни при чем. Я просто хотел спросить, хватает ли тебе секса со мной.
— Ты что, рехнулся?
— Вчера вечером Рюфенахт утверждал, будто убил свою жену, отказывая ей в сексе. Убил равнодушием, как он выразился.
— Господи, какие же вы, мужчины, дураки! — Она положила в рот маринованный огурчик. — Ведь впрямь считаете себя венцом творения.
— Почему?
— Потому что женщина, если надо, всегда найдет для себя выход. Я бы от такого мужика сразу сбежала.
— Правильно, — сказал Хункелер, — она так и сделала.
Он налил себе чаю, добавил холодного молока. Сделал несколько глотков, подумал, но потом все же спросил:
— Ты еще влюблена в меня, а?
Хедвиг поставила кофейную чашку на стол, резко, решительно. Вправду разозлилась.
— Ну ты полный кретин. Заткнись наконец.
Через Альшвиль он поехал на Шпицвальд, остановил машину возле фермы. Причапал сенбернар, повалился на спину, зевнул.
Хункелер зашел в экологическую лавку, купил зернового хлеба, фунт шпика и граубюнденскую колбаску.
В саду под деревьями расхаживал Авраам. Комиссар подошел к нему.
Авраам показал ему корзинку, которую держал в руке, — собачий помет.
— Вообще-то я бы предпочел собирать камни, — сказал он. — Но фермер попросил собрать собачье дерьмо. Народ выпускает своих кобелей без присмотру. Ну, они и бегут на коровий выгон и гадят почем зря. А дерьмо портит траву.
Хункелер достал из кармана скарабея:
— Вот, держите. Большое спасибо. Кстати, он подлинный, и знатоки оценивают его в восемь тысяч франков.
Авраам поставил корзинку на землю, вытащил из кармана шнурок, продел в дырочку. Надел шнурок со скарабеем на шею и просиял.
— На что мне эти восемь тысяч? Деньги мигом разойдутся. Нет, я его себе оставлю, он приносит счастье.
В десять Хункелер сидел в своем кабинете за компьютером. Он сумел вывести на экран финал футбольного чемпионата, матч Франция — Италия, и собирался еще раз посмотреть всю игру. Ему требовалось время, надо было отвлечься, подумать. Тут зазвонил телефон, и он снял трубку. Звонила г-жа Хельд, дежурившая внизу, у входа.
— Господин Хункелер, тут пришли трое велосипедистов, пожилые мужчины в красных майках. Все в поту. Хотят поговорить с комиссаром, который ведет дознание по делу доктора Эрни.
— Зачем я им понадобился? — спросил Хункелер, глядя, как Зидан внешней стороной левой стоны остановил мяч.
— Не говорят. Упорно требуют дознавателя. Придется вам спуститься сюда.
Хункелер положил трубку, отключил монитор. В конце концов он на службе.
Внизу ждали трое стариков в пропотевших майках и штанах из оленьей кожи. Все трое были весьма возбуждены.
— Выехали мы незадолго до восьми, — начал один. — Мы каждую среду совершаем по утрам велопробег. Альшвиль — Хегенхайм — Бушвиллер. Потом рывок в гору, в Фольжанбур, а оттуда в Мюспах. Вы знаете этот маршрут?
— Да.
— Там, где отходит ветка в сторону Труа-Мезон, начинается тополевая аллея. Тополя — один возле другого.
— Да, я знаю.
— Так вот, в третьем тополе этак на уровне бедра торчал нож. Я первый его заметил.
— Точно, — кивнул его коллега, — но мы тоже увидели.
— Я сразу затормозил, слез с велосипеда, подошел поближе, рассмотреть. Нож точь-в-точь как на снимке в газете. Мы сперва хотели отвезти его в редакцию, там бы наверняка хорошие деньги заплатили. Но они больно уж глупо писали про Базель, вот мы и решили доставить нож в полицию.
— Где нож? — спросил Хункелер.
— Тут.
Велосипедист потянулся рукой к заднему карману, из которого торчал продолговатый предмет, завернутый в носовой платок, вытащил его. Средних размеров разделочный нож.
— Рукой я его не трогал, только платком. Из-за отпечатков пальцев. Они там наверняка есть.
Хункелер взял нож, очень осторожно. Чувствуя, как по затылку бегут холодные мурашки.
— Большое спасибо, — сказал он. — Прошу вас, подойдите к госпоже Хельд. Она запишет ваши данные. Посидите в кафетерии, выпейте что-нибудь за мой счет. А мне надо идти.
Он бегом вернулся в кабинет, положил нож на стол. Потом набрал номер де Виля.
— Слышь, коллега, у меня тут орудие преступления, нож, которым убита госпожа Эрни. Давай сюда, погляди-ка на него, он у меня в кабинете.
— Un moment, Хункелер, — сказал де Виль, — ты это о чем?
Но Хункелер уже положил трубку.
Он сел в машину и дал газ. Поехал через пограничный пункт у Бахграбена, потому что там не было охраны. Светофор у Эзенга объехал окольной дорогой вдоль речки и свернул на Фольжанбур. Просторы кукурузных полей, перелески, мягкие извивы дороги. Погоди, Рюфенахт, думал он, дождись меня, ты вовсе не равнодушный, есть в тебе любовь, она есть во всех людях. На полной скорости он промчался по тополевой аллее, не глядя по сторонам. Низина с баптистской фермой, подъем на плато, поворот направо. Возле «Разъезда» он еще раз свернул направо, а возле автобусной остановки — налево. И затормозил у Старой Почты.
Хункелер знал, что опоздает, он почти всегда опаздывал. На кухне, с крепкого гвоздя, вбитого в потолочную балку, свисала веревка, а на веревке висел Генрих Рюфенахт. На полу валялся опрокинутый стул, на столе — листок бумаги, исписанный на машинке.
Комиссар подставил стул, залез на сиденье. Обнял тело, обхватил его — еще теплое. Попробовал приподнять и таким манером отцепить веревку от гвоздя. Потом вдруг подумал, что это бессмысленно, труп весил по меньшей мере килограммов восемьдесят. Наверно, лучше перерезать веревку. Глянул на стену напротив, на ножи. Одного не хватало.
