Дэнни больше не вслушивался. Какое-то время он пытался следить за звуками, но не мог разобрать, что он там слышит. Так что вместо этого он уставился на пуговицу рубашки.
Каждое утро, начиная новый день, он дотрагивался до каждой из этих пуговиц на рубашке. И каждое утро, хоть он ни о чем таком и не задумывался, ему приходило в голову одно и то же. Он думал, как прекрасны эти пуговицы. У других пуговицы сделаны из пластика. Но его пуговицы – из перламутра. Кто-то тщательно огранил маленькие белые ракушки. Кто-то другой пришил каждую ракушку к этой идеально пошитой рубашке. Для него. Все это делалось для него. Они соткали этот материал, они так аккуратно его сложили. Так аккуратно.
Дэнни не мог оторвать взгляд от незастегнутой пуговицы, едва держащейся на мятой, испачканной спермой рубашке. Он хотел, чтобы эта пуговица увела его куда-нибудь от всего этого. Обратно, в те времена, когда обычная пуговица могла сделать его счастливым. Но пуговица уже никогда больше не сделает его счастливым.
Боль извивалась в его теле, как оголенный провод. Мыслей у него больше не осталось. Слез у него больше не было. Все, на что он был способен – сосредоточиться на этой замечательной пуговице. И теперь он видел в пуговице маленькое личико. Это Джуди улыбалась ему. Милая, милая Джуди. Его жена, его любовь.
Может быть, однажды, когда он окажется в тюрьме, или в психушке, или где там он закончит свои дни, Джуди придет его навестить. Может, она ему улыбнется. Или споет колыбельную. Это будет очень хорошо. Ему много не нужно. Он не заслужил. Теперь это очевидно. Одна сплошная ошибка – его жизнь. А вот теперь все так, как должно быть. И если ему очень, очень повезет, кто-нибудь его пожалеет. Может быть. Когда-нибудь.
54
Мишель лежал, истекая кровью, и жизнь толчками выливалась на траву. Мимо рассеянно бегали люди. Потом кто-то на него наступил, но он ничего не почувствовал. Потом остальные люди окружили его, чем-то ткнули, перевернули на спину и после недолгих споров решили, что а) он неопасен и б) это не тот тип, за которым они гонялись. Мишель не мог говорить, не мог им ничего объяснить.
Прошло много времени, прежде чем к Мишелю подъехала «скорая», и после спора о больницах и страховке Мишеля подняли на каталку и стянули ремнем. Каталку зашвырнули в «скорую». Мишель услышал за дверью машины приглушенные голоса, услышал журчание радио, настроенного на полицейскую волну. Хорошо бы кто-нибудь накрыл его одеялом. Наконец «скорая» покатила прочь от торгового центра.
Патрульный сидел напротив Мишеля, ничего не говорил. Осторожно поглядывал на Мишеля, как будто несмотря на дырки в теле, несмотря на ремни, – один на груди, другой на ногах, – тот мог как-нибудь подняться и разорвать патрульного на части, и это только оправдает патрульного, который проделает в нем еще несколько дырок. Мишель совершенно не боялся патрульного, он вообще избавился от всех эмоций. Если какой-то адреналин и курсировал по его телу, давая ему смелость преследовать человека со спортивной сумкой, – он весь вышел. Пока «скорая» томно двигалась к больнице (без сирен), последние капли крови вытекали из Мишеля прямо на каталку.
Но Мишель был далеко – он шел по дороге в школу. Пытался увидеть в ветвях баньяна птицу – она пела там, он слышал. Птица прыгала с ветки на ветку, но Мишель замечал лишь кончик крыла или перо в хвосте, и она удирала на следующую ветку, все глубже и глубже в темную листву. Где-то стрекотала цикада.
Мишель остановился и начал карабкаться на дерево, чтобы хоть краем глаза увидеть птичку с прекрасным голосом. Кора была гладкой и скользкой, но он добрался до нижней ветки, а дальше было проще. Теплый воздух обнимал его в блестящей листве. Он упустил птичку, не знал, где верх, где низ. Потом он что-то унюхал. Старая мертвая змея с дороги – она была на дереве, скользила к нему по ветке. Мишель попробовал спрыгнуть, но не смог пошевелиться. Змея кольцом обвила его ногу, потом поднялась выше, к талии, и наконец свернулась вокруг груди. Глаза змеи смотрели прямо в глаза Мишеля.
Змея сжимала кольца, Мишель пытался задержать дыхание. Но змея не отводила от него глаз, и Мишель увидел, что змея – на самом деле Дамбала, держащий его в своих руках. Лоа понимал Мишеля, понимал, что пришлось пережить Мишелю, понимал, что Мишель совсем не хотел его убить. Просто пытался помочь ему найти выход. Мишель выдохнул, и небо потемнело, стало фиолетовым, а все листья вокруг него свернулись черной бумагой. Потом черная бумага превратилась в черную ткань, а потом ткань побелела и распалась прахом.
В приемном покое, чтобы поднять безвольное тело Мишеля с каталки, понадобилось четверо медбратьев. Пульса у Мишеля не было, давление тоже оказалось на нуле. Ему сейчас было слишком уютно. Ноги перестали болеть, Мари готовила ему сэндвич с курицей, так что он остался, где был.
55
Донна передвигалась легко и изящно. Полная пончиков, кофе, веселья, алкоголя, секса, она катила домой в большой машине Роя. Новости теперь шли без перерыва, все понимали, что это не просто стрельба, а нечто такое, что можно обсуждать неделями, может, даже событие для обложки журнала «Тайм». Машин было много, но Донне удалось объехать почти всю пробку, и вскоре она свободно катила по неширокой улице среди деревьев, обратно, к себе на кухню, к своей мебели, к сыну, мужу и кровати.
Мысли лениво стукались одна об другую, но чувства вины не было. Она могла сделать что-нибудь гораздо более ужасное, а вместо этого всего лишь слегка выпила и сняла тощего, напуганного подростка. Она хорошая мать, она хорошая жена. Она делала все, чего бы Рой ни захотел. Но что делать, если он – непьющий, здравомыслящий зануда? Сам виноват.
«Линкольн» подпрыгнул, наехав сначала на дренажный сток, потом на «лежачего полицейского» на повороте к дому. Дверь в гараж была наполовину поднята. Донна осторожно въехала под нее, мечтая уже наконец поставить эту большую штуку в стойло на ночь. Мурлыканье огромной кошки наполнило гараж, эхом отдаваясь от стен: я снова дома. Рой нарисовал линию на гладком цементном полу, чтобы Донна знала, когда пора остановиться. Она проигнорировала эту линию. Ей не нужны уроки вождения.
