Норбер посмотрел ей в глаза. Он ненавидел обман, но в его профессии не обойдешься иногда без того, чтобы не запачкать руки. Но этой женщине он не причиняет никакого вреда.
— Уверен. Он даже не узнает о моем визите к вам.
Она немного приободрилась, прислушалась к каким-то звукам, доносившимся из спальни в конце коридора. Он подумал, спит ли Женевьева в одной комнате с матерью, или у нее есть отдельный уголок в этой квартире?
— Вы говорили, что Мартин не очень хорошо ладил со своим приемным отцом?
— Я так не сказала. Просто ему не нравилась жизнь, которую мы вели. Мой отец был всего лишь кузовным мастером. Это был добрый и справедливый человек, но он был простой рабочий. Мартин считал, что заслуживает большего. Он часто говорил, что однажды за ним приедет его отец на красивой машине и они вдвоем уедут жить в большой дом.
Норбер понял, как эти слова ранили девочку, которой была Женевьева двадцать лет назад.
— Он мечтал о чем-то великом?
— Он думал, что весь мир ему что-то должен. Обижался на мать за то, что не смогла удержать его отца, обижался на моего отца за то, что тот был всего лишь рабочим… Когда он умер, Мартин даже не пришел на похороны! К человеку, который дал ему свое имя!
— Вы общаетесь с ним?
— Иногда мы созваниваемся, предполагается, что он должен посылать деньги для мамы… Работа, которую вы ему предлагаете, хорошо оплачивается?
— Довольно хорошо. Он должен вам деньги?
Она выпрямилась, словно упоминание об этом ранило ее, словно она стеснялась своей бедности, стеснялась того, что брат не выплачивает ей, что должен… Но тут же ее плечи бессильно опали, и она сказала едва слышно:
— Мама инвалид, лекарства стоят дорого, а я практически не работаю. Он должен мне помогать…
— Но он этого не делает?
Воцарилось выразительное молчание.
— А что произошло с вашей мамой? Это был несчастный случай?
— Односторонний паралич, в результате ссоры…
— С Мартином?
Женевьева ничего не ответила, и Норбер не понял почему — то ли ей не хотелось обвинять брата, то ли она боялась, что Мартина не возьмут на работу и он так и не сможет посылать ей деньги. Норбер решил сменить тактику.
— А каковы отношения Мартина с матерью?
Женевьева пожала плечами, горькая складка появилась около ее губ.
— Она только о нем и думает! Меня будто не существует! В детстве его баловали, как принца. У него не было отца, и ему позволялось все. Мой отец воспитывал его, как своего собственного ребенка! Клянусь вам!
Норбер ободряюще улыбнулся. Он протянул было к ней руку, но передумал. Если он дотронется до ее руки, она, чего доброго, совсем уйдет в себя. Он взял чашку с кофе и отпил глоток. Кофе был чуть теплый, слишком сладкий, это даже и кофе-то нельзя было назвать. Он поставил чашку на блюдце, одобрительно кивнув, словно напиток очень ему понравился.
— Чудесный кофе!
Она благодарно улыбнулась.
— У вас, наверное, была нелегкая жизнь.
Он увидел, как в уголках ее глаз заблестели слезы, и взмолился про себя, чтобы она не расплакалась. Он никогда не знал, как себя вести с плачущей женщиной.
Она снова пожала плечами — этот жест так подходил ей, будто выражал ее жизненную позицию, — и сжала зубы, чтобы сдержаться перед незнакомцем.
— Я привыкла…
— В детстве вы ладили с Мартином?
— У нас пять лет разницы, мы не играли вместе.
— Пять лет… Моя сестра младше меня на шесть. Это было просто чудесно. Конечно, я чувствовал себя старшим, но ужасно ответственным. Я всегда заботился о ней…
Норбер, который на самом деле был единственным ребенком в семье, увидел, как Женевьева снова вся сжалась при упоминании о детских годах.
— Мартин не такой.
— У вас были с ним проблемы?
Из глубины квартиры донесся какой-то шум.
— Мама просыпается, вам лучше уйти. Все равно мне нечего больше вам рассказать. Мартин пошел работать, когда ему исполнилось шестнадцать, и с тех пор мы не часто видимся.
Она говорила торопливым, прерывистым тоном, словно ей срочно нужно было уйти.
На этот раз Норбер взял ее за руку:
— Благодарю вас за ваш рассказ. Мне это очень помогло. Вы, случайно, не знаете кого-нибудь, кто мог бы мне рассказать о его дальнейшей жизни?
Он сжимал ей запястье, она была сейчас так похожа на птицу, которая хочет улететь, не понимая, что привязана к ветке веревкой.
— Нет, не знаю. Я же вам сказала, что мы с ним не часто видимся.
— Вы уверены? Он не встречался с какой-нибудь женщиной, девушкой? С кем-то, кто знал его вне семейного круга, кто мог бы мне рассказать о нем?
— В лицее он был влюблен в девушку…
— О! Вы знаете ее имя?
— Это не имеет значения, она умерла. Потом он пошел работать, и я ничего не знала о его личной жизни.
Снова раздался шум в отдаленной комнате, Женевьева бросала в ту сторону встревоженные взгляды. Норбер даже подумал — может, сам Мартин Лансуа прячется там, в темноте коридора, слушая их разговор. Но нет. Это парализованная старушка звала свою дочь:
— Женевьева? С кем ты разговариваешь? Кто там? Это Мартин?
— Уходите, — прошептала Женевьева. — Она не должна знать, что я с вами говорила, она мне не простит.
— Имя, всего одно имя…
— «Страшный Суд».
Он недоуменно посмотрел на нее.
— Это бар напротив Дворца правосудия, в Пуатье. Там собираются полицейские. Мартин ходил туда, когда работал в полиции, там я всегда могла его найти. Не знаю, ходит ли он туда сейчас. Там вам могут рассказать о нем. Но не говорите, что это я вас туда направила!
Норбер выпустил ее руку.
— Благодарю вас, — сказал он.
Она подтолкнула его к выходу, открыла дверь, и он оказался на лестнице.
— Женевьева! Кто там?
Дверь бесшумно закрылась. Норбер услышал, как женщина ответила, что это говорило радио. Он еще раз посмотрел на картонку на двери. «Мадам Флёр Лансуа и ее дочь».
Тихий маленький ад.
52
Небо нахмурилось. Накануне еще было солнечно, а с утра набежали темные тучи, закрыли солнце, казалось, скоро пойдет дождь. Николь подумала: «Хорошо бы дождь не начинался до окончания похорон. День и так выдался мрачный, а если еще и погода испортится…»
Луиза, выпрямившись, стояла рядом с ней, словно памятник скорби, глаза у нее были красные. Николь было очень ее жаль, она обняла старую женщину за плечи и притянула к себе. Служанка повернула к ней голову и посмотрела на нее. Глаза ее были сухи, но в них таилась глубокая печаль.
