не приходила мне в голову. В том мире, куда перенесло меня воспаленное сознание, не существовало подобных понятий. Там даже деревья и кусты не были деревьями и кустами в привычном нашем понимании. Ни в одном земном саду не растет ничего подобного. Огромные листья – если только это действительно были листья – сочились по земле, наполовину жидкие и такого невероятного цвета, для которого в земном языке не существует названия. Стволы – или точнее было бы их назвать сердцевинами, поскольку они были красными, мягкими и влажными – подрагивали при малейшем звуке.
А звуки… Да, звуки оказались самым назойливым признаком моего нового существования: они бесконечно тянулись, повторяясь снова и снова, и, как и в то утро, когда я мысленно твердил вслед за вагоном «Ньюпорт! Ньюпорт!», я бесконечно выдавливал из себя некие непонятные слова неизвестного мне, далекого и, вероятнее всего, мертвого языка. Кто говорил на нем, где и когда? Сколько тысяч лет прошло с тех пор, как последнее слово затихло на устах последнего из умирающих носителей этой речи? Такие мысли проносились у меня в голове – мимолетные, как дуновение ветра, потому что главное, о чем я непрестанно думал, была некая повторяющаяся фраза.
Понимать, что это именно осознанная, полная смысла фраза, а не просто бессвязный набор ничего не означающих звуков, я начал где-то на второй или третий день моего состояния. Впрочем, о том, сколько дней оно длилось, мне сообщили значительно позднее. Когда я находился без сознания – без обычного человеческого сознания, следует уточнить, – время для меня прекратило существовать. В том мире не имелось подобного представления об устройстве вселенной. Вечность или мгновение – они были равны, легко могли заменять друг друга и обладать абсолютной ценностью или же не обладать никакой. Все зависело от совершенно иных обстоятельств, которые невозможно понять обыкновенному человеку.
Снова и снова твердили надрывающиеся голоса в моей голове:
– Йа! Йа! Эх-йа-йа-йахааа… Ктулху фхтагн! Пх'нглуи мглв'нафх Ктхулху Р'льех вгах-нагл фхтагн!
И снова:
– Йа! Йа! Ктхулху фхтагн! нгх'ааааа… нгх'ааа…
Внезапно – опять же не могу в точности сказать, когда и как это произошло, – я потерял сознание. Наступила тишина. Тьма окутала меня, и я ничего больше не видел. Исчезли и те странные, не похожие на обычные деревья. Страшная тоска охватила мое сердце. Я словно бы провалился в никуда, в некое место, где не существовало ничего из привычного и знакомого, где даже моя собственная жизнь представляла собой нечто настолько незначительное, что ее наличие или отсутствие не имело никакого смысла.
Затем я услышал голос. Звуки показались мне чрезмерно низкими и грубыми, а речь – примитивной. Тем не менее я сразу понял, что именно произносит голос.
– Слава Всевышнему! – воскликнул кто-то совсем близко от меня (позднее я понял, что это врач). – Мистер Энтони Галбрейт наконец-то пришел в себя. Как вы себя чувствуете? Вы же меня слышите, мистер Галбрейт? Понимаете, что я говорю?
Я приоткрыл глаза. Врач стоял рядом – молодой, плотный человек с широким животом и короткими розовыми руками. Несмотря на розовый цвет этих энергичных рук, я безошибочно угадывал в его облике несомненную примесь и египетской крови: что-то древнее глядело из его темных глаз, и это навевало на меня ужас и отвращение. Я прикусил губу и промолчал, что стоило мне немалых усилий. На самом деле я хотел закричать и попытаться сбежать, но ощущал вместе с тем, что мои руки и ноги совершенно парализованы.
– Ну что же вы, мистер Галбрейт? – настаивал доктор. – Вы ведь очнулись, я вижу.
– Да, – пробормотал я, мечтая лишь об одном: чтобы он оставил меня в покое. Те голоса, от которых меня унесло «выздоровление» – если это только в действительности было оно, – все еще звучали в моей памяти, но всё тише и тише.
– Вот и хорошо, – энергично произнес врач. – Надо признаться, мы до крайности волновались за вас. Ваше состояние вызывало тревогу и недоумение у большинства здешних сотрудников, а ведь здесь, знаете ли, работают довольно знающие люди, уж поверьте… Вас привезли сюда неделю назад, и все это время вы не приходили в сознание. При этом температура вашего тела была пониженной, а сердце билось всего четыре раза в минуту. Можете себе представить такое? – Он покачал головой и громко, победоносно хмыкнул. Меня передернуло от отвращения при этом звуке, но он счел меня всего лишь испуганным. – Не переживайте, мистер Галбрейт, – заговорил он фамильярным тоном. – Такое порой случается с людьми, хотя, признаю, до крайности редко. Это называется летаргический сон. Скажите-ка, а что вы видели, пока были погружены в подобный сон? Были у вас какие-либо видения? Всегда хотел узнать о подобном.
– Ничего, – выдавил я. – Просто темнота. Я как будто отсутствовал… словом, меня не было среди живых.
– То есть ощущали себя мертвым? – быстро уточнил врач, и я догадывался, что он сильно разочарован. Надо сказать, это обстоятельство оставило меня совершенно равнодушным. К врачу, который, несомненно, сумел вернуть меня из неведомого пространства в обычную человеческую жизнь, я не испытывал ни малейшей благодарности.
Я вздохнул и закрыл глаза. Все это время я слышал, как вокруг меня ходят люди, у меня проверяли пульс, рассматривали мои зрачки, трогали лоб и так далее. Все это как будто происходило где-то очень далеко и как будто даже не со мной, а с каким-то посторонним существом, на которое я гляжу с высоты. С такой большой высоты, что плохо различаю детали – не вижу, например, бровей этого существа, его лицо представляется мне светлым размазанным пятном…
Спустя несколько дней мое до крайности обременительное пребывание в больнице было завершено. Доктор, который считался моим спасителем и по этой причине получил продвижение по службе, провожал меня до самого выхода и там крепко пожал мне руку. Его многозначительный взгляд немного меня насторожил: такое впечатление, что он узнал обо мне больше, нежели я рассказывал. Но я не стал задавать ему никаких лишних вопросов, сухо поблагодарил за спасение моей жизни от неведомой местной хвори и побыстрее покинул больницу.
Домой я вернулся приблизительно через три недели после этого. У меня не было ни малейшего желания оставаться в Египте, хотя мои друзья наперебой мне завидовали и рассказывали о том, какая там удивительная природа, все эти пальмы и прочие чудесные растения, и какие там древние загадочные памятники культуры. Я помалкивал, вспоминая о тех неземных растениях и голосах, говоривших со мной на совершенно неведомом языке. Мое путешествие, в чем я теперь был совершенно уверен, оказалось гораздо более дальним и странным, нежели кто-либо мог себе представить.
Время, однако, шло, и постепенно это воспоминание, каким бы ярким и необычным оно ни было, начало меня оставлять. Оно, как рисунок, вывешенный на стене, озаряемой солнцем, постепенно стало выгорать. Все более бледными и малозаметными делались подробности, я больше не слышал голосов и не помнил в точности, как выглядел окружавший меня пейзаж.
Это продолжалось довольно долго. Со временем я вновь вернулся к обычному образу жизни, стараясь не вспоминать о своей до крайности неудачной поездке в Египет. Друзья мои догадывались о моем настроении и по возможности избегали разговоров на эту тему.
И все же нечто, посетившее меня в то время, никуда не исчезло. Память человека устроена удивительно: на самом деле он отлично помнит то, что изо всех сил изгоняет из своей повседневной жизни.
Как-то вечером, сидя у окна и любуясь осенним садом, который хорошо был виден из моего дома, я отчетливо услышал голос цикады. Точнее, это был некий тонкий, странный голос, однако ж мое сознание тотчас подобрало для него это определение: цикада. И в тот же миг я отчетливо вспомнил, что называл так те пронзительные голоса, которые верещали в моем мозгу там, в египетской больнице…
Я вышел на улицу и прошелся к саду, предполагая увидеть то существо, которое верещало, повторяя одно и то же и издавая знакомые мне невероятные звуки, разрывающие человеческий мозг и проникающие в какие-то неведомые глубины сознания.
Однако везде было тихо и абсолютно спокойно. Какие-то люди не спеша шли по улице, возвращаясь домой, – возможно, после приятного вечера, проведенного в гостях. Прошел, торопясь, чей-то слуга с пакетом в руке. И – больше ничего. Я выглядел как обычный житель этого города, гуляющий перед сном ради лучшего самочувствия.
А мой слух отчетливо различал те странные слова, для которых не существует в нашем мире никакого объяснения:
– Ктулху фхтагн! Пх'нглуи мглв'нафх Ктхулху Р'льех вгах-нагл фхтагн!
После этого
