казни твоего мужа и помогли устроиться здесь, в Галлии, – возразила соседка.
– Это было, – согласилась Магдалина, – но затем они повели себя странно: стали убеждать меня, что Иисус не был моим мужем, а мои дети – не его дети. Говорить это мне, его жене перед богом и людьми! Это было бы смешно, если бы не было так обидно.
– Мне это непонятно, – сморщила лоб соседка. – Мы знаем, что Моисей не был Богом, не был и сыном Божьим, но через него Бог передал свои заповеди. Зачем же твоего мужа называют Богом?
– Видимо, от недостатка веры, Те, кто называют себя его учениками, не способны поверить Иисусу-человеку, не способны поверить его заповедям. Им нужен Бог, им нужны чудеса, чтобы обрести веру, – подумав, ответила Магдалина. – Ты не поверишь, но они все время толкуют о воскрешении Иисуса, а без этого не признали бы его учение. Они упиваются страданиями Иисуса – даже хотят сделать крест, на котором его распяли, символом своей веры. Какое кощунство, какое надругательство над памятью моего бедного мужа!
– Бедный Иисус, – загрустила соседка. – Терпел при жизни, терпит и после смерти.
– Бедный Иисус, – повторила Магдалина, вытирая слезы.
* * *
В трапезном зале римского дома возлежали друг напротив друга София и ее новый возлюбленный-римлянин. Раб принес им еду и стал наливать вино, но споткнулся и пролил его на пол.
– Как ты неловок! Спотыкаешься на ровном месте! – вскричал римлянин. – Пойди к надсмотрщику и скажи, чтобы он тебя выпорол.
– Слушаюсь, господин, – склонился раб.
– Прости его, – сказала София. – Какие пустяки! Разве раб не такой же человек, как мы?
– Уходи! – приказал римлянин рабу. – На этот раз ты не будешь наказан, – и, когда он ушел, спросил Софию: – Ты, верно, читала Сенеку? Он пишет, что рабы не другие существа, а наши товарищи. Они любуются тем же небом, дышат тем же воздухом, живут и умирают, как мы. Природа создала нас родными друг другу, поскольку она сотворила нас из одной и той же материи и для одних и тех же целей. Так говорит Сенека, но это опасные слова, рабы не должны их слышать.
– Я не читала Сенеку, но так же говорил мой отец, – улыбнувшись, сказала София. – Я его совсем не помню, но мне рассказывала мать. Все люди равны перед Богом, а если и есть различия, то только из-за того, плохой человек или хороший. Но и плохих людей нельзя отвергать, их надо жалеть и любить.
– Кем был твой отец? – спросил римлянин.
– Плотником, – ответила София. – В юности он обошел много стран, побывал даже в Индии, и ему открылась истина. Он стал проповедником, у него были ученики. Правда, они предали его, когда он попал под суд и был приговорен к казни.
– Его казнили? – удивился римлянин. – За что?
– По ложному обвинению: будто бы он замышлял захватить власть и разрушить храмы. Это он-то? – горько усмехнулась София. – Мать говорила, что во всем мире не было человека добрее его.
– Как его звали? – спросил римлянин, начиная догадываться, о ком идет речь.
– Иисус. В нашем народе много Иисусов, поэтому моего отца называли Иисусом из Назарета, – отвечала София.
– Уж не тот ли это Иисус, которого сейчас называют по-гречески «Христосом», то есть «помазанником»? – сказал римлянин.
Иисус среди учеников. Фреска из римских катакомб
– Да, его так сейчас называют, но это звучит как издевательство: чей он помазанник, кто его помазал? – София повела плечом. – Он нес людям то, что сам пережил и прочувствовал, а они хотят видеть в нем что-то иное.
– А тебе известно, что его последователи создают тайные общества, нападают на священнослужителей, оскверняют наши храмы? – все более мрачнея, спросил римлянин. – В Риме было уже несколько подобных случаев, были они и в других городах.
– Мой отец никогда не призывал к этому! – горячо сказала София. – Он был против какого-либо насилия, не допуская его даже в помыслах, – поэтому тот, кто хоть пальцем обидит другого человека, не может считаться последователем моего отца. И, конечно, отец не призывал создавать никакие общества во имя веры. Он, наоборот, говорил, что человек должен обращаться к Богу наедине. «Когда молишься, уйди в свою комнату, закрой за собой дверь и помолись Богу», – так передала мне мать его слова.
– Не удивительно, что ученики твоего отца предали его: такие проповеди не от мира сего, – язвительно заметил римлянин. – Люди это стадо, им нужен пастух и злые собаки, чтобы они не разбрелись кто куда и не погибли поодиночке. Мне жаль твоего отца, но, похоже, он был первым и последним, кто в точности следовал его идеям.
– Он и сам так сказал: «Я есть альфа и омега, первый и последний», – вздохнула София.
– Твой отец мог быть трижды святым, но его последователи опасны; общение с ними запрещено наши законами, – нахмурился римлянин. – Извини, я забыл, меня ждут неотложные дела. Тебе придется уйти.
– Я понимаю: неотложные дела, – избегая смотреть на него, София встала с лежанки и пошла к дверям.
– Прощай, – сказал римлянин.
– Прощай, – ответила она, не обернувшись, и проговорила про себя: – Не первый и не последний…
* * *
– Давай споем! Ну, давай споем! – уговаривал своего товарища Иосиф, привалившись к чьему-то забору на темной улице.
– Ты с ума сошел, ночь уже, – отказывался товарищ. – Хочешь, чтобы нас забрала ночная стража?
– Нет, не хочу, – покачал головой Иосиф. – Я хочу петь.
– Выгонят тебя из общины, – укоризненно сказал его товарищ. – Помяни мое слово – выгонят!
– Ты глуп. Ты мой друг, я тебя люблю, – хочешь, я тебя поцелую?.. – но ты глуп, – криво улыбнулся Иосиф. – А наш раввин умен, и другие раввины умны. Не понимаешь? Все просто: пока я, моя мать и сестра живем у всех на виду, кто поверит, что мой отец – сын Божий? Раввины готовы признать его пророком, но сыном Божьим – никогда! Но те, кто называют себя его учениками, только и твердят, что он Бог. Сейчас стали появляться писания, в которых сказано, что он Бог и сын Божий; я читал одно такое – мой отец в нем сам говорит это о себе. Вот бы он посмеялся, – а может, не посмеялся, – если бы прочел! Нашего исчезновения – моей матери, и, особенно, моего с сестрой, – хотели бы как раз эти мнимые ученики отца, а раввины простят мне что угодно, и чем хуже я себя веду, тем лучше для них. Я их не осуждаю! Они пекутся о благе нашего народа, который погибнет, если отпадет от своей старой веры.
– А тебе самому не стыдно
