запутывается все больше и больше.
— Бросьте изворачиваться! — повысив голос, сказал следователь. — Три недели назад вы встречались со связным в сквере на Садовой улице прямо у Пехотной школы, где вы учились, — лейтенант поднялся из-за стола и грозно посмотрел сверху вниз на Витлицкого. — Отпираться бесполезно, — добавил он, — у нас есть свидетели.
«Ах вот оно что! — догадался Игорь. — Это он о Бродском… Яшка Колокольцев донес, сволочь!»
— Это никакой не связной! — с жаром возразил Витлицкий. — Это Ефим Соломонович Бродский. Он до революции служил у моего деда…
— Стоп, стоп, — перебил Игоря следователь. — Вы же говорили, что о своих родных ничего не знаете.
От ужаса у Витлицкого потемнело в глазах; он понял, что проговорился.
— Я не то хотел сказать!.. — воскликнул Игорь. — Разведка тут абсолютно ни при чем. Этот человек нашел меня, чтобы… — тут он запнулся и обреченно добавил. — Хорошо, я вам все расскажу.
— Давно бы так, — кивнул следователь, как будто ничего другого от допрашиваемого и не ожидал, после чего не спеша обмакнул ручку в чернильницу, придвинул к себе бланк протокола и вопросительно посмотрел на Витлицкого. — Я вас внимательно слушаю…
Через пару дней лейтенант Волгин прохаживался по кабинету, скрипя начищенными до блеска сапогами, и довольная улыбочка помимо желания играла на его тонких, изящных губах. Что уж греха таить: до сего дня молодой следователь, прямо скажем, звезд с неба не хватал — перебивался расследованием мелких хищений военного имущества. Более серьезных дел начальство ему не поручало, оценивая его способности как довольно посредственные. Он и делом Витлицкого-то занялся по случаю: заболел его коллега-следователь. Теперь же Илья Сергеевич потирал руки от удовольствия. Еще бы — работает в органах без году неделя, а уже раскрыл такое преступление! Тут тебе и обманом пробравшийся в Красную армию классово чуждый элемент, укрывающий к тому же спрятанные буржуазией ценности, и антисоветский заговор, по заданию иностранной разведки… В общем любо-дорого посмотреть! Правда, в заговоре и в работе на западную разведку этот Витлицкий (он же — Борштейн) пока что не признается. «Ну ничего, — думал Волгин, — я его дожму. Одного своего подельника он уже сдал, а про остальных сегодня же расколется как миленький!»
В ожидании пока к нему приведут обвиняемого, следователь прокручивал в голове вопросы, которые он задаст, и придумывал все новые и новые уловки, чтобы «расколоть» лейтенанта. Волгин придвинул стул, на котором должен сидеть допрашиваемый, к самому столу и, как будто невзначай, положил напротив чистый лист бумаги и карандаш. С другой стороны стола он выложил напоказ папку с делом Витлицкого, предварительно напихав туда чистых листов бумаги, чтобы придать ей пухлый вид.
Пора было начинать допрос, но Витлицкого почему-то все не приводили. Волгин собрался уже крикнуть дежурного, чтобы тот узнал, где обвиняемый, но тут в коридоре застучали сапоги. Только это была не мерная поступь конвойного, ведущего арестованного с заведенными за спину руками, а дробный стук шагов бегущего по коридору человека. Дверь в кабинет распахнулась, и внутрь, тяжело дыша, ввалился грузный конвоир с выпученными глазами.
— Товарищ лейтенант! — заголосил он с порога. — У нас ЧП! Арестованный из восьмой камеры повесился!
— Что значит повесился? Отставить! Это же… не положено! — понес Волгин явную чушь. — Как это произошло? — наконец спросил лейтенант, с трудом взяв себя в руки.
— Я сегодня утром… парнишку из восьмой на допрос водил… — срывающимся голосом стал докладывать конвойный. — Все нормально было… А как привел я его, значит, назад… Ну парнишку этого… А этот там и висит! Исподнее разорвал, веревку сплел… Ну и повесился на решетке…
Волгин понемногу пришел в себя и успокоился.
— Свободен, — бросил он конвойному.
Тот с облегчением выдохнув, сделал «кругом» и чуть ли не выбежал из кабинета.
«Ладно, что ни делается — все к лучшему, — успокаивал сам себя молодой следователь. — Не выдержал преступник под тяжестью улик. Всякое ведь бывает… Может, у него нервы сдали… А то, что он повесился, — так я здесь ни при чем. Это же там, во внутренней тюрьме недосмотрели…»
Вдруг Волгину пришла в голову мысль, от которой его моментально бросило в жар. «А ведь теперь о буржуйских бриллиантах никто не узнает», — сообразил Илья Сергеевич. Голова лейтенанта закружилась, когда он вспомнил о том, сколько, со слов Витлицкого, стоили драгоценности, спрятанные покойным банкиром. Подойдя на цыпочках к лежащей на столе папке с делом Витлицкого, следователь аккуратно вынул оттуда протоколы допроса и стал поспешно их переписывать. Под конец он довольно похоже изобразил подписи обвиняемого, после чего засунул новые протоколы в папку.
Теперь в «деле» не осталось даже упоминаний о драгоценностях царской семьи. С этой минуты Волгин стал считать хозяином этого богатства себя. Единственное, что смущало молодого лейтенанта, — о ценностях знал некто Бродский Ефим Соломонович 1866 года рождения. «Хочешь не хочешь, а от этого Бродского придется избавиться, — констатировал Илья Сергеевич, — тем более что свидетель Колокольцев его видел и наверняка запомнил в лицо. В любом случае надо ехать в Ленинград, и как можно быстрее».
Судьба, однако, распорядилась иначе; в планы честолюбивого лейтенанта вмешались две войны: сначала Финская, а потом и Отечественная. Много чего пережил отправленный на фронт, чтобы вести там незримый бой, Волгин. Попав вместе со своим полком в окружение, он навсегда попрощался со службой в органах, а потом очутился на передовой, чудом остался жив, но войну все же окончил не на передовой — попал в госпиталь в сорок четвертом.
В послевоенном и все еще залечивающем блокадные раны Ленинграде появился седой, сгорбленный человек в сильно поношенной офицерской шинели со споротыми погонами и нашивками. Узнать в нем молодцеватого лейтенанта Илью Сергеевича Волгина было практически невозможно, но тем не менее это был он. Только теперь, после войны демобилизованный по состоянию здоровья Волгин очутился в Ленинграде. Прибыл он сюда не один. Под руку с ним уверенной походкой шла молодая красивая женщина, ярко, но бедновато одетая, с маленьким мальчиком на руках. В свободной руке Волгин тащил внушительного размера чемодан. Троица свернула с Невского проспекта на улицу Пролеткульта (бывшую Екатерининскую).
Тут Волгин остановился, опустил чемодан на тротуар и с трудом перевел дух. Спутница Ильи Сергеевича поставила ребенка на ноги — отчего тот незамедлительно захныкал — и с интересом стала рассматривать украшенный позеленевшими
