боюсь, как бы его удар не хватил. Знаешь ведь, какой он пугливый… Впрочем, мы еще поговорим. Там посмотрим, время еще есть!..
Баконя ждал друзей, как озябший странник — солнца. Особенно утешил его Пышка, рассказав подробнейшим образом обо всем, что говорилось и делалось у заречных. Баконе льстило, что крестьяне часто поминали его и что о нем спрашивали и женщины, а особенно смуглянка Ела. Занимали его и рассказы о Сердаре, который каждый раз после обеда исчезал, причем все не только знали, куда он ходит, но даже распевали при этом песенку о «ядреной Елице, красавице испольщице».
Еще целую неделю, пока заречные возили сусло и кукурузу, в монастыре было суматошно, но потом снова установился заведенный фра Теткой порядок.
Когда Баконя в первый раз привел Кота и Буяна к дяде, им было не по себе. Дьякон, остановившись на пороге и опустив голову, дрожащим голосом произнес:
— Молитвами святых отцов наших, господи Иисусе Христе, помилуй нас!
— Аминь! — тотчас ответил Брне и с выражением величайшей досады на лице бросил: — Закройте дверь! Почему сразу не закрываете? Входите, если хотите, и садитесь!
Однако мало-помалу он стал любезнее и заговорил с таким увлечением, что они диву дались. Наконец, утомившись, фратер надул щеки и лег на живот. Племянник принялся почесывать ему спину, а они вышли.
Баконе не терпелось узнать, что скажут о дяде его старшие друзья, и он кинулся за ними. Нагнал их подле школы. Они как раз разговаривали о Брне. Дьякон сказал:
— По-моему, я понял, что с ним! Разум у него такой же светлый, каким был и прежде, все дело в том, что он дал какой-то обет.
— Я тоже так думаю! — заметил Буян.
— Какой обет? — спросил Баконя.
— Очень просто: человек дает обет не выходить из кельи известное время, иной раз и до самой смерти. Разве не помнишь таких примеров в житиях святых? Обычное покаяние, может только более тяжкое, но оно перестает быть покаянием, если о нем проговориться. Кто знает, какой грех он хочет искупить! Правда, Брне не ходит в церковь, но он в два раза больше молится в келье. И даже то, что он с такой охотой дает нам уроки, подтверждает, что он наложил на себя покаяние. Легко ли ему так напрягаться и столько говорить? А долги собирает, думаю, на задужбину[17].
— Может, собирается купить новые подсвечники святому Франциску? — заметил Буян.
Баконю весьма удивили эти догадки. Они подстегнули его буйное воображение, и Баконя вспомнил тысячу мелочей из недавнего прошлого дяди, как бы подтверждавших эту догадку. И наконец, Баконе так хотелось верить в то, что дядя избрал это необычное покаяние, а не сошел с ума, что он и в самом деле поверил. Но когда дьякон упомянул, для чего тот собирает долги, Баконе пришли на ум советы Сердара и намеки отца, и он было нахмурился, но потом улыбнулся.
Такое объяснение странностей Брне вполне удовлетворило и слуг, и вскоре через них оно распространилось и среди крестьян. А так как фратеры его не опровергали, а Брне продолжал добросовестно преподавать ученикам самый трудный раздел богословия и так громко молиться богу в своей келье, что слышно было даже за стенами монастыря, то объяснение дьякона стало непреложной истиной.
Правда, Навозник, отделяя для Брне в полдень и вечером большущие порции, слегка сомневался в истинности подобного покаяния, но Кот убедил его, что такой «грешок» сторицей возмещается знаниями богословских «твердынь».
Август в этом году выдался необычайно дождливый. Настроение у всех упало. Брне вставал все реже, Кузнечный Мех последовал его примеру. Навозник однажды неистово раскричался, требуя увеличить ему порцию вина, что Тетка и сделал. Сердар, с тех пор как не мог уезжать за реку, был охвачен каким-то беспокойством и все чаще посещал черную кухню. Бурак стал опаздывать в церковь. Тетка по ночам снова разгуливал по келье с трубкой в зубах.
Однажды Брне и Баконя улеглись, как обычно, поздно ночью. Фра уже было задремал, как вдруг услышал, что висевшие на стене справа от него часы остановились. В тот же миг потухла лампада и замолкли часы, висевшие слева. У Квашни от страха перехватило дыхание, он с трудом сел и через силу окликнул племянника. Баконя не проснулся. Тогда Брне схватил сапог, швырнул его в дверь и заревел так, словно его режут. Баконя вскочил и, думая, что к дяде забрались разбойники, выбежал на галерею, позвал на помощь. Фратеры и послушники тотчас сбежались.
— Что случилось? — спросил Сердар.
— Не знаю. Должно быть, большая беда.
Когда все вслед за Сердаром ввалились в келью и зажгли свечу, Брне тяжело задышал и зажмурился. Сердар незаметно привел в действие одни часы, Тетка — другие. Придя в себя, Брне рассказал, что произошло. Они же стали уверять, будто все это ему приснилось, а лампада погасла, когда они распахнули дверь. Тетка отослал всех прочь и остался с Брне, покуда тот не заснул.
Вторая попытка Тетки и Сердара выманить Брне из кельи оказалась вовсе смехотворной. Было начало сентября. Дожди прекратились, наступила прохладная осенняя погода. Тетка и Сердар сидели у Брне допоздна. Брне, как обычно, толковал им неясные места из какой-то богословской книги, и как раз в ту минуту, когда он, разведя руками и подняв брови, задумался над самым трудным изречением, снаружи, перед самым окном, сверкнула молния. Ночь была ясная, но безлунная. Тетка и Сердар переглянулись, Брне вытаращил на них глаза. Через мгновение огненная лента пролетела в обратном направлении, оставляя за собой темную полосу дыма. Гости встали, но в тот же миг огонь появился у самого окна, и Брне увидел, что это зажженная тряпка, привязанная к длинному шесту. Сердар внезапно распахнул окно, с бранью оттолкнул шест и расхохотался. Тетка тоже не мог удержаться от смеха. Брне, видя, что окно отворяется, быстро лег в постель и закрыл голову шалью.
И хотя подноготная всей этой истории была очевидна, Сердар выкрутился из положения, придумав, будто он приказал слугам прогнать таким манером засевшую в трещине стены птицу. На самом же деле Сердар и Тетка в надежде,
