Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
Шубин не довел мысль до конца, взгляд его упал на конверт без марки с казенными колотушками. Вместо обратного адреса только название области, буквы ИТУ, а дальше – длинный номер с дробью.
Дядя Миша, отрывая от конверта полоску бумаги, думал, что не иначе как племянник пригнал весточку. Но раз так, почему адрес не Колькиной рукой написан и вместо почтовой марки стоит казенный штемпель "оплачено"? Из конверта на стол выпорхнул сложенный вдвое листок серой бумаги. Дядя Миша пробежал глазами первые строчки машинописного текста, и тут руки у него затряслись, буквы почему-то стали расплываться, а на синюю печать внизу листа капнула незваная слеза.
Едва справившись с собой, Шубин шагнул к двери, закрыл ее на задвижку и, чувствуя, что пол уходит из-под ног, снова упал на стул. Пару минут он сидел неподвижно, потом нашел в себе силы взять в руки казенную бумагу и прочитать письмо с начала до конца:
Доводим до Вашего сведения, что Шубин Николай Сергеевич скончался в медсанчасти ИТК в результате двухсторонней пневмонии, отягощенной почечной недостаточностью и мышечной дистрофией... Доступ к могиле близкие родственники покойного могут получить с согласия администрации исправительно-трудового учреждения.
Начальник колонии полковник А. Ефимов, врач В. Дьяченко
Когда в комнату постучали, Шубин спрятал конверт и письмо в ящик стола. По-стариковски шаркая ногами, добрел до двери: ему казалось, что с тех пор, как он открыл письмо, прошло десять лет. Открыв задвижку, он впустил в комнату Дашку. Вернувшись к столу, Шубин сел на стул, попытался взять для виду газету, но руки вдруг снова затряслись. Он спрятал ладони под столешницей, чтобы Дашка не заметила этой предательской дрожи.
– Тебе чего надо? – Шубин сделал усилие над собой, чтобы голос звучал ровно. – А то я спешу. Еще на рынок надо за мясом.
Он никак не мог решить, оглушить Дашку этой ужасной новостью прямо сейчас или повременить? Лучше не откладывать. Таить в себе такое горе он долго не сможет. И от Дашки скрывать правду не имеет права. Но, с другой стороны, и торопиться некуда. Кольку схоронили, его уже не вернешь... И все же надо сказать. Обязательно. И прямо сейчас. Это трудно, очень трудно, но иначе нельзя.
– Я тебя в коридоре не разглядела, – Дашка жевала резину и, щурясь от яркого света, присматривалась к дядьке. – А ты чего это такой? Будто с перепоя?
– Сил нет и времени, чтобы пьянствовать, – ответил Шубин. – Выдумываешь всякие глупости: с перепоя.
– Просто лицо у тебя отечное и глаза слезятся.
– Лицо отечно – потому что отекло. А глаза слезятся...
Дальше Шубин не мог придумать и замолчал.
– Ладно, проехали. У меня только один вопрос, – выпалила Дашка. – Если мне понадобится еще одна неделя, отпустишь? Я позже отработаю.
– Отпущу, Даша, – кивнул дядька. – Конечно, отпущу.
– Ну, тогда спасибо. Что-то ты сегодня добрый. Подозрительно добрый. Только сильно не похмеляйся. Знай меру.
Дашка выскочила на кухню, оттуда на заднее крыльцо и по тропинке прямиком к остановке. Она успеет к автобусу, потому что в запасе еще минут пять. На ходу Дашка гадала, что это приключилось с дядей Мишей. Он сам не свой, будто пыльным мешком прибитый. Наверняка вчера наклюкался до чертиков и рассказывать не хочет. В воспитательных целях. Автобус подошел, Дашка вскочила на ступеньку, забыв о дядькином пьянстве. До элитного поселка, где стоял особняк Захарова, всего полчаса езды и четверть часа ходу.
* * *
Эту ночь Кот провел в новой квартире Димона. Вчера в ресторане бурного веселья почему-то не получилось. Ошпаренный все подливал в рюмки, подзывал метрдотеля, через него заказывал лабухам новые песни. Кот много ел и много пил, но почему-то дорогая еда казалась пресной, как баланда, а водяра не брала. Две шлюхи, которых Димон позвал к их столику, оказались изысканно вежливыми и эрудированными, даже между делом помянули Северянина и Бродского. Но когда каждая долбанула по бутылке шампанского, перешли на скоромные слова и междометия.
Вопреки всякой логике, Костян не обращал внимания ни на них, ни на гуляющую публику, молчал и думал о чем-то своем. Он был оглушен свалившейся на него свободой и никак не мог к ней привыкнуть. Одновременно ему казалось, что он живет не своей жизнью, а чужой покойного Кольки Шубина, умершего в муках на дыбе. Эта ситуация выбивала его из равновесия и требовала разрешения.
Димон, уже не пытаясь его растормошить, заплатил девочкам за потраченное время, крикнув мэтра, бросил на стол деньги. И предложил Коту прикончить остаток вечера у него дома. За столом в гостиной приговорили еще одну бутылку, за пустыми разговорами засиделись за полночь. И разошлись по разным комнатам.
* * *
Костян проснулся рано. Окно спальни для гостей, где он ночевал, выходило на восток. Кот открыл балкон, вышел на воздух и закурил. Он долго наблюдал, как багровый солнечный диск поднимается над Москвой, а на проспекте с каждой минутой прибывает автомобилей. Ему было не по себе.
На мягкой круглой кровати, похожей на вертолетную площадку, он спал как никогда плохо. А сон, который ему привиделся, оказался таким реалистичным и страшным, что лучше бы он вообще не засыпал. Приснилось, что он еще на зоне, сидит у постели Кольки. Впрочем, догадаться, что это именно Колька, довольно трудно. Лицо и грудь человека были неумело, наспех обмотаны бинтами, на которых запеклись кровь и что-то желтое, вонючее, как мазь Вишневского. Этот запах Кот запомнил особенно хорошо, запах лазарета. Колька пытается что-то сказать, но вместо слов из под повязки вырываются только глухие стоны вперемежку с мычанием.
У изголовья кровати стоит Чугур в кителе, перепачканном белой краской. Он сосредоточен и деловит, в одной руке держит раскрытый блокнот, другой рукой что-то записывает на бумаге. Не иначе как Колькино мычание. Наконец засовывает блокнот в портфель из свиной кожи и, выдерживая паузы между словами, говорит:
– Похоже, Костян, откидывается твой друг. Жаль. Хороший был парень, но сам все испортил. Ты же понимаешь, о чем я?
Костян тупо кивает, мол, понимаю, хотя на самом деле ни хрена не может понять.
– Все, что Шубин сказал сейчас, – очень важно, – продолжает кум. – Я протокол состряпаю по форме, как положено. А ты, как освободишься, придешь подписать. Уже завтра бумаги наверх уйдут. Там очень интересуются этим делом.
– У вас китель испачкан, гражданин начальник, – говорит Кот.
– Что китель? – недовольно морщится Чугур. – Всего-навсего кусок материи с погонами. Есть вещи поважнее. Главное не жить, а плыть...
Исполненный важности кум уходит, а Колька начинает бредить, размахивать покалеченными руками, что-то кричит, пытаясь сорвать бинты. Кот видит, что дело плохо, мечется по тесной палате, выскакивая в коридор, зовет фельдшера, но никто не приходит. Колька кричит еще громче, от этих истошных криков готовы лопнуть барабанные перепонки. Наконец Кольке удается освободить от бинтов лицо и грудь. Кот смотрит на своего кента и вдруг осознает, что это вовсе не Шубин, а Димон Ошпаренный. И закрывает глаза, потому что него больно смотреть.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
