отправляются на остров Бишиг, чтобы раствориться в свете… в должных условиях.
— Разве лунному лучше там, чем в друзе?
— Там… Ох, Олта, вы извините. Это непростой вопрос. Я понимаю, для вас всё это звучит очень ново, вам может казаться, что открытость свету — это вроде болезни. Но это природа, понимаете? Люди стареют, дети Луны уходят в свет. Кто-то раньше, кто-то позже, кто-то легко, а кто-то — в страхах и буйстве.
Меньше всего Дезире был похож на умирающего. Меньше всего было похоже, чтобы он растворялся где-то или чего-то боялся. И всё равно у меня отчаянно потели ладони, а в горле застрял огромный колючий ком.
Юта тем временем выбрала одну из палочек, которая оказалась голубоватым, чуть светящимся мелком, и принялась чертить на полу круги, нашёптывая что-то себе под нос. Линии у неё выходили такие ровные, словно их рисовала машина, а не человек, а вязь знаков получалась плотной-плотной.
Наконец, она установила треногу с головой в центре, отошла в сторону, оглядела критически своё творение. Лизнула палец, стёрла с пола лишний штрих. А потом развела руки — и запела.
Все волоски на моём теле встали дыбом. На коже заискрилось что-то, резко запахло озоном, в ушах — назойливый стеклянный звон. Очертания предметов поплыли, размылись, будто чудовищный поток силы исказил не пространство даже — самую суть вещей; зверь внутри зашипел и заставил меня попятиться; я вжалась в стену, вцепилась пальцами в гобелены, вгрызлась зубами в щёку, чтобы не заорать.
Бамм!
Чайный столик выцвел, как поднесённая к огню картинка, почернел и стал пустотой. Роспись с фарфоровых чашек стекла цветными пятнами на пол, собралась в сияющую радужную кляксу. Всё закружилось, будто вокруг кольца поднялся ураган, уносящий с собой блики и тени.
Только ветра не было. Духотой давило грудь.
Бамм!
Узоры будто всасывали в себя краски. Пронзительно зазвенел телефон, — потом его накрыла волна, и он выцвел тоже в безмолвный карандашный набросок. Линии на полу подпрыгнули, вздрогнули и засветились кипящим белым.
Бамм!
Звук застрял в ушах. Зверь скрутился в испуганный комок, вжался сам в себя, уполз в пятки и приготовился умереть. Сила коснулась меня, потянула за одежды — платье выцветало само собой, — но Юта вдруг сверкнула глазами, и хищный вихрь прошёл мимо.
Бамм!
Я сползла по стенке, закрыла глаза и заткнула уши. И сидела так мучительно долго, пытаясь заглушить стук сердца заученной наизусть молитвой, пока Юта не взяла меня за руку.
— Мы закончили, — ровно сказала она.
Ладонь у неё была тёплая, чуть шершавая, мягкая. Человеческая. Ногти опилены аккуратным овалом, на каждом тонкой кистью вырисован знак. На запястье тяжёлые механические часы с тремя циферблатами и фазами луны, на шее висят, покачиваясь, две пары очков.
Влево — вправо. Вперёд — назад. Они колебались маятниками, изредка сталкиваясь и сплетаясь шнурками. Одни затемнённые круглые, в которых Юта прятала свои глаза, другие — узкие прямоугольные, домашние, с очень толстыми выпуклыми линзами.
А глаза у неё оказались карие и почти не светились. И всё равно в них было что-то мучительно страшное, жуткое каким-то животным чутьём, — то ли оттого, что в лунных глазах не было белка, то ли оттого, что им не досталось зрачков.
— Всё… получилось? — хриплым шёпотом спросила я, загипнотизированная этими глазами.
Юта поморщилась. Зато Дезире за её спиной возмутился:
— Ничего у неё не получилось!
— Ничего?
Я моргнула. И почему-то улыбнулась.
— Абсолютно ничего.
Юта поджала губы:
— Всё-таки будет корректнее сказать…
— Вообще ничего, — обиженно продолжал Дезире. — Ни памяти, ни глаз, ни даже тела! Уж тело-то? Как вышло, что ты не знаешь, где моё тело?
Юта раздражённо дёрнула плечами.
Комната выглядела совершенно как прежде. Гобелены, цветы, бахрома. Сдвинутый в сторону столик, плюшевый диван. Мраморная голова на треноге. За окнами выл ветер, вдали что-то гремело, какие-то тревожные голоса.
— Филипп Усекновитель, — задумчиво повторил Дезире. — Ладно, если я не помню сам, расскажи ты. Юта! Что там дальше? Ты ведь знаешь мои имена!
Она молчала очень долго. Молчала — и стирала линии на полу мягкой тряпочкой.
— Это не ты больше, — наконец, сказала она всё теми же ровными интонациями. — Кривое зеркало, отражённый свет… ты изменился. И имя посмел взять другое. Как вы называете его, Олта? Дезирра?
— Дезире. Это из сказки.
— Из сказки… Ясно.
На улице снова что-то грохнуло, как будто бы по анфиладе тащили что-то тяжёлое, но я была так напряжена, что забыла сразу же, как услышала. Дезире с жаром убеждал Юту раскрыть ему тайну имён или сказать, где искать забытое тело, а Юта что-то ему выговаривала.
Потом за окнами мелькнул свет и какие-то силуэты. Шум шагов. И в дверь забарабанили:
— Комиссия по запретной магии, откройте.
xxxiv
— Разуйтесь здесь, пожалуйста.
— …согласно международному декрету о продиводействии потенциально опасным заклинательным техникам, вы имеете право сохранять…
— Вито, Вито, не нужно. Мастер Юта, прошу извинить наше вторжение… Вы сами, конечно, должны понимать…
— Не понимаю, — холодно перебила Юта. — Что привело вас в мою друзу?
— Поступил сигнал, — торопливо залебезил тот же скрипучий голос, — вам должно быть известно, что артефакты в зданиях Университета заменили на более современные и чуткие, и на пульт… произошла ошибка, вероятно, но вы очень поможете нам, если…
— Ошибка? Ошибка?! Ратти, здесь фонит! Хуже, чем у Бишигов! Госпожа Юта, вам нужно будет проехать с нами.
— Я уверен, что должно быть исчерпывающее объяснение…
— Здесь линии, — это был новый голос, низкий и уставший. — Мастер Юта, вы позволите нам скатать ковёр?
— Селе, сходите за лампой, будьте любезны.
— Но…
— Сходите за лампой, Селе. Мастер Юта, я могу убрать ковёр? И не могли бы вы пояснить для нас природу ритуала?
— Кто ещё есть в башне? Нужно всех допросить.
— Так вот, о ритуале… вас ведь не затруднит?
— Здесь всё ясно по знакам и запахам, Кадер! Это некромантия. Она воскрешала мёртвых! Мы обязаны…
Здесь все загомонили разом, и я почти услышала, как Юта закатила глаза.
Мы с Дезире прятались в платяном шкафу. Юта запихнула меня в него, толком ничего не объяснив. В шкафу висели платья, пропахшие пылью и нафталином, старомодные и странные: с нижними штанами, подушками под юбкой, металлическими кольцами на талии и прочей ерундой; шкаф был массивный и широкий, но стоять в нём было решительно невозможно, — мешали ряды вешалок и перекладина. Я сидела внизу, отталкивая от себя ладонями скользкую атласную юбку. Мраморная голова облокачивалась на мой валенок, нос статуи утыкался мне куда-то под колено.
— Госпожа Леменкьяри отсутствует, — наконец, холодно
